Про кошмар в летнюю ночь

В Русском драматическом театре Ижевска появился спектакль, в котором герои Шекспира ведут кровавый бой за любовь.
"Сон в летнюю ночь" поставил приглашенный режиссер Искандер Сакаев. Он уже ставил «Сон…» в Баку в 2010 году, сейчас много работает в разных городах России, считается одним из самых серьезных современных специалистов по биомеханике Мейерхольда – методу пластической выразительности, разработанному в начале ХХ века. От актера здесь требуются умение чувствовать своего героя буквально позвоночником, в ролях появляются укрупненные жесты, ставка делается на выразительный «язык тела», который должен сказать больше, чем слова. С биомеханикой пришлось познакомиться и ижевским актерам: тренировки по мейерхольдовской системе начались еще до репетиций. Некоторые этюды актеров Мейерхольда, сохранившиеся на кинопленке, в этом спектакле воссозданы практически без изменений (например, сценка о птице и стрелке из лука, механически вмонтированная в шекспировский сюжет).

Для спектакля созданы необыкновенные, мистериальные костюмы (их автор – Наталья Кузнецова). Облаченные в них, актеры будто не спектакль играют, а проводят мистический ритуал, посвященный нездешнему миру. Каркасы с обручами-пружинами создают причудливые силуэты, ребра пружин кажутся суставчиками, делящими тела на отдельные сегменты, как у огромных креветок. Ленты-подвязки перекрещиваются, как патронташи. Тему боевых доспехов продолжают тяжелые берцы, которые носят и мужчины, и женщины. Каждая сцена, сыгранная в этих костюмах, кажется яростным обрядом завоевания любви, счастья, свободы выбора. Словесные перебранки нередко и в самом деле перерастают в поединки.

Афинский правитель Тесей (Игорь Тиняков) буквально с боем берет в плен Ипполиту (Елена Мишина), побеждает в жестоком спарринге, швыряет оземь, припечатывает тяжелой ладонью ее голову к доскам пола, тут же перехватывает в кулак россыпь длинных косичек, и резкими рывками мотает голову королевы амазонок, едва не выдирая ей волосы с корнем. На такой же ноте агрессии, любовной битвы, беспощадной, в поту и боли схватки пройдет и весь спектакль. Актеры выкрикивают, хрипят реплики, надрывая связки. От крика звенит в голове, и не сразу получается расслышать, что либретто спектакля собрано из разных переводов – от малоизвестного сегодня перевода 19 века Николая Сатина, до классических переводов Михаила Лозинского и Татьяны Щепкиной-Куперник (в программе, видимо, для краткости, указан только Сатин). Игра с первоисточником для Сакаева на этом не заканчивается. В спектакле сразу два проказника Пэка. Они, как в иных комедиях Шекспира, близнецы – юноша и девушка. Кружа с шестами, которые кажется то оружием, то тонкими стеблями волшебного цветка, они заполняют все пространство сцены. Вырывают друг у друга слова монологов, стремительно носятся по залу, протаскивая над головами зрителей белое, как саван, полотнище.

Эльфы в свите Титании надсадно кричат, визжат и воют. В версии Сакаева они – пугающие своей инакостью существа, совсем другой природы, нежели люди. О, это не те сладостные, сияющие нежной и тонкой красотой эльфы, изящные и благородные, которых воспевают романисты и участники ролевых игры по мирам фэнтези. Это дикие фейри британских лугов и дубрав, которых в средние века больше боялись, чем славили, и которые ни в грош не ставили человеческую жизнь (поскольку люди были существами смертными, а значит, низшими), а потому забавлявшиеся с людьми, как кошки с мышками. Имена, данные им Шекспиром – Душистый Горошек, Паутинка, Мотылек, - казались бы насмешкой по отношению к этим необузданным, стихийным существам, а потому имена их не звучат вовсе. С выбеленными лицами, перерезанными темными линиями боевого раскраса, с их шипением и жутковатыми интонациями они кажутся сущими демонами. На ярость они способны больше, чем на нежность (даже в любовной истоме, охваченная колдовской страстью к ослу, царица эльфов Титания агрессивно-сладострастна, хотя и старается услужить возлюбленному всем, чем может). С бесовскими усмешками разыгрывают эти эльфы свои причуды, которые для них – всего лишь беззаботное веселье, хотя людям эти забавы могут показаться весьма злыми. Крича, шипя, двигаясь как двуногие хищники, крадущиеся в темноте, припадающие к земле, они морочат людей, волшебством заставляя их видеть то, чего нет и испытывать чувства, которые не рождались в их сердцах, а были вызваны полунаркотическими галлюцинациями пламенеющего цветка. Попадая в этот полный морока, опасной любовной магии эльфов лес, люди будто окончательно сходят с ума, или проваливаются в недобрый сон. Как в настоящем сне, где действует особая логика, причинно-следственные связи поступков, мыслей и реакций героев нарушены. Они не мыслят рассудочно, а будто галлюцинируют наяву. Как заведенные, машут по одной и той же траектории деревянными копьями, думая, что сражаются, а на самом деле просто заполняя время механическими движениями. Девушки упиваются своими несчастьями, с особым удовольствием понося каждая свою соперницу, не замечая, как похожи они.

Влюбленные, ищущие взаимности и не находящие ее, некрасивы до уродства, до карикатурного кошмара. Они одержимы любовью, как одержимы тяжелым психическим недугом бесноватые. Дикие выпученные глаза, всклокоченные, торчащие пучками волосы, перекошенные рты, тяжелое дыхание, импульсивные жесты и возмущенные интонации – вряд ли можно представить чудовищ страшнее, чем борющихся за свою любовь прекрасных афинских дев, Гермию и Елену. А вот ремесленники, ставящие «трагическую комедию» о Пираме и Фисбе – удивительные обалдуи, обаятельные, наивные, эмоциональные. В отличие от нездешних, призрачно-монохромных, не похожих на людей афинских дворян, заплутавших в волшебном лесу, их компания – теплая, человечная, пестрая. Они тоже шумные, но от их вдохновенного гомона и споров о театре теплеет на сердце. В своих полукарнавальных, ярких, лоскутных нарядах они притягивают взгляд так, что не оторвешь. Настоящие бродячие комедианты, какие уж там мастеровые! Центральный дуэт этой честной компании – колоритный «трагик» Основа (Николай Ротов), самозабвенно играющий и страдающий из-за упущенных ролей, принимающий картинные позы, произносящий слова трагедий с самым наивным выражением лица, и Пигва, плотник-режиссер, который здесь превратился в атаманшу-режиссершу (Ирина Дементова) – отличного психолога, умницу, но и восторженную простушку, то и дело прижимающую к груди увесистый старинный том с портретом Шекспира на обложке.

В отличие от пьесы Шескпира, где вся волшебная история заканчивается тремя веселыми свадьбами, а эльфы охраняют ложа новобрачных, в спектакле Искандера Сакаева – трагический, жуткий финал. Спустя несколько мгновений после того, как удаляются, красуясь в невообразимых, эффектных нарядах Лизандр и Гермия, Деметрий и Елена, Ипполита и Тесей, новобрачная Ипполита с отрешенным, гордым, но отяжелевшим от внутреннего мрака лицом выносит на авансцену запятнанный красным холщевый мешок. Слуги несут еще две кровавые ноши. И три истекающие алым котомки летят под ноги зрителям. И нет сомнений, что там – головы мужчин, павших брачной ночью в любовном бою. Зрителям, как и компании испуганных ремесленников, остается потрясенно жаться друг к другу. Сон в летнюю ночь обернулся гипнотическим, изысканно-красивым ночным кошмаром.


Одержимые любовью афинские девы. На заднем плане - Оберон и раздвоенныйпроказник Пэк.


Явление эльфа грозного фйэри. Люди правильно делают, что боятся.


Афинские ремесленники, ставящие не то Шекспира (см. на книгу), не то драматический анекдот о Пираме и Фисбе.


Этот свадебный пир недвусмысленно напоминает, что белый изначально был цветом смерти и траура.


Финал брачной ночи. Следующим жестом девы кинут кровавые простыни с головами суженых под ноги зрителям.