«Тихий Дон» как диагноз

Я, скорее всего, заблуждаюсь. Процентов на 90. Но «энергия заблуждения» иногда бывает полезной. Надеюсь, нынешний случай – из этого ряда.
На днях мы познакомились с четвертой версией романа М.А.Шолохова «Тихий Дон». Трудно найти другой русский роман, который бы так мощно влек к себе наших кинорежиссеров. Оно и понятно: Григорий Мелехов – это русский извод Гамлета. Хотя, на мой вкус, масштабом личности и объемом пережитой трагедии донской казак, скажем аккуратно, ничем не уступает датскому принцу. Об историческом контексте вообще умалчиваю. В умении своими руками разломать собственную страну и перебить своих отцов и братьев нам равных нет. Конечно, нет нам равных и в другом, но сегодня речь именно об этих качествах.
Главное, что нужно знать о шолоховском Григорий Мелехове: это единственный герой великой русской литературы, который пережил бесчеловечность доставшегося ему кровоточащего пространства - между вывихнутыми позвонками века – именно и только благодаря тому, что сумел сохранить в себе человека, не позволил себе раствориться в предлагаемых обстоятельствах. Он воюет не против германцев, белых или красных, а с собой - за свое право не расчеловечиваться ни при каких обстоятельствах, не переходить той черты, за которой от человека остается назначенная ему функция.
Первые три экранизации «Тихого Дона» были для советского/российского кинематографа ключом, которым он пытался открыть смысл богатой на «великие переломы» отечественной истории XX-XXI в.в. 
Первая экранизация (1931 г., реж. О.Преображенская и И.Правов) пришлась на начало индустриализации СССР, коллективизации и ликвидации кулачества. Вторая (1955-1958 г.г., реж. С.Герасимов) – на период хрущевского «реабилитанса». Третья (1990-1992 г.г., реж. С.Бондарчук) – на развал СССР.
Каждый из этих «переломов» по-своему созвучен шолоховскому роману. Первый – изобилием насилия и крови как неизбежных спутников исторических перемен (позже, в «Поднятой целине», Григорий Мелехов «расщепится» на деда Щукаря и Андрея Разметнова). Второй – ощущением того, что великая эпоха отмылась от крови и продолжает свое победное шествие (вспомним, как переписывался и так и не дописался роман «Они сражались за родину»). Третий – горьким осознанием трагического постоянства российской истории, вынужденной раз за разом воспроизводить самоё себя ( Шолохова чаша сия миновала).
Не берусь судить, какой из этих «переломов» ближе той эпохе, которая выпала на долю героев «Тихого Дона». Скажу о другом. О том, почему самой удачной оказалась вторая экранизация. Именно так – не «чем» отличается, а почему самая удачная. Такая постановка вопроса позволяет отвлечься от «случайностей» типа «уровень таланта режиссера и актеров», «условия, в которых они работали», «бюджет» и пр. (вплоть до того, каким количеством строевых лошадей для батальных съемок располагал режиссер).
Герасимовская версия стала эталонной потому, что фильм снимали, в фильме снимались и фильм смотрели «дети» Григория Мелехова – люди, участвовавшие в сталинской реставрации Российской империи. Той империи, в чьем лоне сформировался «казачий рай», крах которого любимые шолоховские герои переживают как конец мира. 
Герасимовская версия стала эталонной потому, что все или почти все, кто снимал фильм, снимался в нем и смотрел его, были творцами и защитниками этой обновленной империи - прошли фронт, помнили себя и под Москвой в ноябре 1941, и в Берлине в мае 1945, а 4 октября 1957 г., во время съемок, узнали о том, что их страна первой в мире вышла в космос.
Герасимовская версия стала эталонной потому, что сталинская империя – СССР - начала отмываться от пролитой ею крови и обещала новые победы. 
Герасимовская версия стала эталонной потому, что была больше чем экранизацией - продолжением шолоховского романа, оправданием и искуплением жертв, которые понесла страна в начале XX века.
Шолоховские герои нашли в Сергее Герасимове и выбранных им актерах свое наиболее точное воплощение. И те и другие были людьми большой судьбы, заданной большой историей.
Ничего этого не случилось ни в 1931, ни в 1992 г.
Как, увы, и в 2015. 
Четвертая экранизация оказалась такой же анемичной, эклектичной и мнимо эпичной, как и время, в которое она родилась. Истории больше нет. Есть хаотичный набор плохо или совсем не связанных между собой событий, ситуации отменяют перспективу, обстоятельства – вектор общего движения. Империя издыхает, и любые попытки ее реставрации декоративны. Судеб нет. Есть в лучшем случае «успешность» и умение «быть в тренде», в худшем – существование от сегодня до завтра. Вывихнутые позвонки века не болят, потому что век беспозвоночный, легко гнущийся в любую сторону. И ему все равно, гнешься ты или стоишь поперек.
Некому и негде играть, а уж тем более продолжать шолоховских героев. Нет сегодня такого «формата».

Источник: Facebook