Кажется, на прошлой неделе кто-то сочувственно процитировал пушкинское «Клеветникам России» как объяснение происходящего вокруг Украины и получил искомую реакцию: гений! все прямо про нас!
Практически с той же целью в начале развала СССР небезызвестный Невзоров с пафосом читал это стихотворение в прямом эфире 5-го канала, положив на раскрытый в нужном месте том стихотворений Пушкина АК-47. Читал как самый точный комментарий к событиям в Прибалтике.
Что так привлекает нас в этом тексте в строго определенные моменты нашей истории: Польское восстание 1830-1831 гг как угроза единству России – распад СССР – потенциальный распад Украины? Почему наше отношение к самим этим событиям и к Пушкинскому тексту неизбежно поляризуется по схеме, прочерченной еще в том же 1831 году:
Чаадаев: «Вот, наконец, вы - национальный поэт».
Вяземский: «Мне так уж надоели эти географические фанфарады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия - Федора, а нравственная – дура».
Тут не обойтись без минимальных филологических выкладок. Начну с того, что «Клеветникам России» - одно их 3 «антипольских» стихотворений поэта. Кроме него это «Перед гробницею святой» и «Бородинская годовщина». Этот факт фиксирует принципиально важную для Пушкина точку отсчета – 1812 год.
«В 1831 г. один знакомый [гр. Е.Е.Комаровский] встретил [Пушкина] в Петербурге на улице задумчивого и озабоченного. “Что с вами?” - “Все читаю газеты” - “Так что же?” - “Да разве вы не понимаете, что теперешние обстоятельства чуть ли не так важны, как в 1812 году?” - отвечал Пушкин». (Разговоры с Пушкиным).
Для Пушкина «гроза двенадцатого года» - вершина, апофеоз российской истории, а Бородинское сражение и поражение Наполеона прояснили и утвердили особую историческую роль и специфическую миссию державы.
У России две истории. Одна - внутренняя, интимная, в которой русским уготована роль строгого и справедливого отца, хранителя семьи, а другим народам (в данном случае полякам) - непослушного, неразумного сына, наказываемого или поощряемого во имя целостности государства-семьи.
Другая история - внешняя, публичная, история российской империи. В ней Европе принадлежит роль перманентного противника. Для России это история военных побед и морального торжества. Ее судьба - быть не только победителем, но и спасителем Европы, гарантом ее «вольности, чести и мира». Но и обуздывать ее саморазрушительную «отчаянную отвагу», вразумлять ее «озлобленных сынов».
Россия – это несокрушимое, избранное государство, способное противостоять напору не только инокультурных, но даже и природных сил, в этом противостоянии умножать свою мощь, свое единство, основу которого составляет неразрывная связь «героя», «царя» и «народа», складывавшаяся и крепшая на протяжении столетий. Достигнув вершины своего развития в XVIII веке, эта связь остается живой плотью современного государства.
Но Россия еще и «русское море», государство-семья славянских племен, в котором русские выполняют функцию строгого, сильного и справедливого отца, обретенную в ходе длительной и кровавой истории славянского мира. Но нация-«отец» одновременно оказывается зависимой от наций-«детей»: отпадение любой из них равно исчезновению всей «семьи».
Чем шире разольется «русское море», тем несокрушимее Россия, тем больше у нее оснований и на неславянскую Европу взирать как на буйного, неразумного и неблагодарного дальнего родственника, отношения с которым нанесены на иные, но тоже «кровавые скрижали».
Не раз испившая «хмельной» славянской крови, не раз испытавшая после этого «тяжкое похмелье», Европа породнилась с Россией страшной родственной связью, оставив «под злаком северных полей» своих «сынов». Русское поле стало кладбищем Европы, а ее «сыны» – частью России, ее «новоселами».
При этом пафос борьбы, пьянящий Европу, не чужд и России – не случайны здесь напоминания о «русском штыке и снеге» и предложение испытать их вновь: «Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!»
Польское восстание 1830-1831 гг. актуализировало в художественном сознании Пушкина ту его грань, которая смыкается с державной, имперской идеей, знающей лишь одну форму существования государства – расширение его территориальных и этнических границ и поглощение присвоенного путем его утверждения в качестве своего-младшего, подчиненного и зависимого.
При этом чужое-соседнее выступает как потенциальное свое, враждебное, агрессивное, неблагодарное и потому нуждающееся в ограничении и контроле.
Крымская и японская войны, интервенция 1918-1921 гг., сталинская реставрация империи, Великая Отечественная война и двуполярный мир 1950-1980-х (Северная Корея, Куба, Вьетнам, африканский и азиатские страны, вставшие на «социалистический путь развития», Венгрия и Чехословакия) поддерживали и закрепляли эту имперскую/патерналистскую систему ценностей.
Похоже, мы до сих пор живем в этой системе.
Похоже, что имперская/патерналистская идея до сих пор составляет сердцевину нашего национального сознания и, соответственно, нашей идеологии и внешней политики.
Мы до сих пор готовы платить любую цену за то, чтобы «русское море» оставалось полноводным, а Европа (а с начала 20 века и Америка) твердо знала и никогда не забывала, что ее сынам «есть место … в полях России, среди не чуждых им гробов».
Думаю, что Путин в своем отношении к Украине во много разделяет такой взгляд на мировую роль России, учитывает массовые настроения и сознательно двигается в русле, оформившемся более двух веков назад.
Есть ли в России другая равновеликая общенациональная идея или хотя бы ее зародыш? Увы, нет. Ее заменяет разделяемый меньшей (пока?) частью нашего общества набор абстрактных в российских условиях «общечеловеческих» или, того хуже, общеевропейских либеральных ценностей.
Не знаю, радоваться или скорбеть по этому поводу. Тем более, что я, глядя на ту же Европу, все чаще задаю себе вопрос: может быть, стоило и в 1812, и в 1941 остановиться на своих границах, а не переть до Парижа и Берлина? Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов.
Источник: ЖЖ
* Заметки в блогах являются собственностью их авторов, публикация их происходит с их согласия и без купюр, авторская орфография и пунктуация сохранены. Редакция ИА «Сусанин» может не разделять мнения автора.
Практически с той же целью в начале развала СССР небезызвестный Невзоров с пафосом читал это стихотворение в прямом эфире 5-го канала, положив на раскрытый в нужном месте том стихотворений Пушкина АК-47. Читал как самый точный комментарий к событиям в Прибалтике.
Что так привлекает нас в этом тексте в строго определенные моменты нашей истории: Польское восстание 1830-1831 гг как угроза единству России – распад СССР – потенциальный распад Украины? Почему наше отношение к самим этим событиям и к Пушкинскому тексту неизбежно поляризуется по схеме, прочерченной еще в том же 1831 году:
Чаадаев: «Вот, наконец, вы - национальный поэт».
Вяземский: «Мне так уж надоели эти географические фанфарады наши: от Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что мы лежим в растяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия - Федора, а нравственная – дура».
Тут не обойтись без минимальных филологических выкладок. Начну с того, что «Клеветникам России» - одно их 3 «антипольских» стихотворений поэта. Кроме него это «Перед гробницею святой» и «Бородинская годовщина». Этот факт фиксирует принципиально важную для Пушкина точку отсчета – 1812 год.
«В 1831 г. один знакомый [гр. Е.Е.Комаровский] встретил [Пушкина] в Петербурге на улице задумчивого и озабоченного. “Что с вами?” - “Все читаю газеты” - “Так что же?” - “Да разве вы не понимаете, что теперешние обстоятельства чуть ли не так важны, как в 1812 году?” - отвечал Пушкин». (Разговоры с Пушкиным).
Для Пушкина «гроза двенадцатого года» - вершина, апофеоз российской истории, а Бородинское сражение и поражение Наполеона прояснили и утвердили особую историческую роль и специфическую миссию державы.
У России две истории. Одна - внутренняя, интимная, в которой русским уготована роль строгого и справедливого отца, хранителя семьи, а другим народам (в данном случае полякам) - непослушного, неразумного сына, наказываемого или поощряемого во имя целостности государства-семьи.
Другая история - внешняя, публичная, история российской империи. В ней Европе принадлежит роль перманентного противника. Для России это история военных побед и морального торжества. Ее судьба - быть не только победителем, но и спасителем Европы, гарантом ее «вольности, чести и мира». Но и обуздывать ее саморазрушительную «отчаянную отвагу», вразумлять ее «озлобленных сынов».
Россия – это несокрушимое, избранное государство, способное противостоять напору не только инокультурных, но даже и природных сил, в этом противостоянии умножать свою мощь, свое единство, основу которого составляет неразрывная связь «героя», «царя» и «народа», складывавшаяся и крепшая на протяжении столетий. Достигнув вершины своего развития в XVIII веке, эта связь остается живой плотью современного государства.
Но Россия еще и «русское море», государство-семья славянских племен, в котором русские выполняют функцию строгого, сильного и справедливого отца, обретенную в ходе длительной и кровавой истории славянского мира. Но нация-«отец» одновременно оказывается зависимой от наций-«детей»: отпадение любой из них равно исчезновению всей «семьи».
Чем шире разольется «русское море», тем несокрушимее Россия, тем больше у нее оснований и на неславянскую Европу взирать как на буйного, неразумного и неблагодарного дальнего родственника, отношения с которым нанесены на иные, но тоже «кровавые скрижали».
Не раз испившая «хмельной» славянской крови, не раз испытавшая после этого «тяжкое похмелье», Европа породнилась с Россией страшной родственной связью, оставив «под злаком северных полей» своих «сынов». Русское поле стало кладбищем Европы, а ее «сыны» – частью России, ее «новоселами».
При этом пафос борьбы, пьянящий Европу, не чужд и России – не случайны здесь напоминания о «русском штыке и снеге» и предложение испытать их вновь: «Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!»
Польское восстание 1830-1831 гг. актуализировало в художественном сознании Пушкина ту его грань, которая смыкается с державной, имперской идеей, знающей лишь одну форму существования государства – расширение его территориальных и этнических границ и поглощение присвоенного путем его утверждения в качестве своего-младшего, подчиненного и зависимого.
При этом чужое-соседнее выступает как потенциальное свое, враждебное, агрессивное, неблагодарное и потому нуждающееся в ограничении и контроле.
Крымская и японская войны, интервенция 1918-1921 гг., сталинская реставрация империи, Великая Отечественная война и двуполярный мир 1950-1980-х (Северная Корея, Куба, Вьетнам, африканский и азиатские страны, вставшие на «социалистический путь развития», Венгрия и Чехословакия) поддерживали и закрепляли эту имперскую/патерналистскую систему ценностей.
Похоже, мы до сих пор живем в этой системе.
Похоже, что имперская/патерналистская идея до сих пор составляет сердцевину нашего национального сознания и, соответственно, нашей идеологии и внешней политики.
Мы до сих пор готовы платить любую цену за то, чтобы «русское море» оставалось полноводным, а Европа (а с начала 20 века и Америка) твердо знала и никогда не забывала, что ее сынам «есть место … в полях России, среди не чуждых им гробов».
Думаю, что Путин в своем отношении к Украине во много разделяет такой взгляд на мировую роль России, учитывает массовые настроения и сознательно двигается в русле, оформившемся более двух веков назад.
Есть ли в России другая равновеликая общенациональная идея или хотя бы ее зародыш? Увы, нет. Ее заменяет разделяемый меньшей (пока?) частью нашего общества набор абстрактных в российских условиях «общечеловеческих» или, того хуже, общеевропейских либеральных ценностей.
Не знаю, радоваться или скорбеть по этому поводу. Тем более, что я, глядя на ту же Европу, все чаще задаю себе вопрос: может быть, стоило и в 1812, и в 1941 остановиться на своих границах, а не переть до Парижа и Берлина? Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов.
Источник: ЖЖ
* Заметки в блогах являются собственностью их авторов, публикация их происходит с их согласия и без купюр, авторская орфография и пунктуация сохранены. Редакция ИА «Сусанин» может не разделять мнения автора.
