Онкологический диспансер: интервью с онкологом

Как жить с диагнозом рак.

Людям очень важно иметь в лице врача такого лидера, который вызывает доверие и может научить правильным решениям в области сохранения здоровья. В случае онкозаболевания потребность пациента в общении с врачом-отцом, который тебя обязательно вылечит и даст путёвку в жизнь – эта потребность наиболее сильна.  Пациент всегда понимает коварство рака, его непредсказуемость, пациент переносит все тяготы борьбы с болезнью, лечение подчас бывает длительным, тяжелым, мучительным не только в физическом плане, но и в психологическом. Где взять внутренние силы и веру в победу над смертельным врагом? Как правильно построить свою жизнь, когда болезнь уже случилась? По каким принципам строится лечение в стационаре Онкодиспансера?
О раке, о самой страшной болезни человечества, мы разговариваем сегодня с Сергеем Анатольевичем Волковым, заведующим гинекологическим отделением Онкодиспансера УР. Сергей Анатольевич – хирург-онколог высшей категории, тот самый человек и доктор, кто вызывает доверие и благодарность пациентов, лечит их и вылечивает, жалеет, опекает, даёт им надежду на новую жизнь. О его профессионализме, многолетней кропотливой работе, о его обаянии и лидерской харизме ходят легенды. И персонал гинекологического отделения подобран под стать руководителю. Это понимаешь сразу, когда попадаешь, как говорят, «на койку». Каждый человек, врач, медсестра, младший персонал, с кем ты взаимодействуешь здесь, покоряет тебя своим профессионализмом в работе и корректным,  доброжелательным отношением к пациентам.

— Сергей Анатольевич, что такое рак?
— Рак это болезнь старости, когда генетический материал ломается. Рак это болезнь генов, поломка генов. Он ведь не возникает из чужой ткани, принесённой откуда-то. Он возникает из ткани, которая есть в человеке. И он стимулирует гены, которые есть у человека и необходимы человеку – протоонкогены и антионкогены. Одни гены отвечают за рост и зарастание тканей, другие отвечают за способность клетки делиться и давать потомство. Если клетка имеет нездоровую генетику, она идёт в утиль. Это называется апоптоз, и его тоже регулируют гены. Когда в этих генах возникает поломка, они начинают бесконтрольно работать, так возникает рак.

— Расскажите, как Вы решили стать врачом.
— Я с детства любил науки – биологию, химию, физику. И поэтому после 7 класса принял решение стать врачом и уже не менял его. А тогда еще фильм прошёл по телевидению «Знахарь». Польский фильм о враче, это середина 80-ых, Вы, наверное, помните. Этот фильм был первым и очень сильным моим впечатлением о врачевании, о служении врача. В восьмом классе я уже целенаправленно занимался, усиленно изучал биологию, химию, физику – для того, чтобы поступить в Мединститут. Родители меня поддержали, одобрили моё решение. На меня вообще не давили с выбором. А в те времена, 80-ые года, профессия врача считалась достаточно престижной. Хотя наша профессия в любые времена является престижной и интересной сама по себе. Времена бывают разные, а суть профессии остаётся прежней – общение с людьми, служение людям и поиск истины, которым мы занимаемся. Угадываешь болезнь, распознаёшь её. И затем получаешь большое удовлетворение, когда ты человеку действительно помогаешь, есть результат. Конечно, есть и неудачи в нашей профессии, без этого нельзя, тем более в онкологии. Профессия онколога интересна тем, что она каждый раз преподносит что-то новое. Непредсказуемость. Мы можем всю жизнь работать и удивляться тем вещам, с которыми  сталкиваемся в своей работе – как ведёт себя рак, какие бывают разные ситуации. В нашей работе нет рутины, всегда новизна. Люди в других специальностях ждут отпуска, чтобы отдохнуть от работы. А я себе говорю – я люблю свою работу. Мне нравится идти и работать.

— Чем отличается мышление онколога?
— Мышление онколога сродни дедукции, которую описал Конан Дойль в «Шерлоке Холмсе». Мне всегда нравились эти книги, я ими зачитывался. Логика мышления, рассуждения, исключения, сопоставления. То есть ты размышляешь, сопоставляешь набор фактов, противопоставляешь факты, делаешь выборку, логистику, подкрепляешь это дополнительными обследованиями пациента. Таким образом решаешь задачу, ведёшь поиск. Постановка диагноза в онкологии требует вот такого поиска.

— Мне нравится аналогия с Шерлоком Холмсом. Рак это преступник, он всегда убегает и прячется.  А Вы ведёте поиск и вычисляете его своим набором методов.
— Онкология отличается доказательной базой. Тут нельзя послать пациента к врачу и сказать – ставь диагноз с ходу. Это невозможно. Тут необходим набор размышлений, чтобы поставить диагноз – рак. Иногда поиск бывает очень трудным. Поэтому я всегда говорю – если бы всё было так просто, мы бы уже давно всё сделали и вылечили пациента. Рак – не простое заболевание. Иногда пациенты мне говорят – вот я был там, меня посылали туда и туда на обследования, гоняют меня. А я отвечаю на это – доктор посылает вас на разные обследования не потому, что он вас не любит. А потому что он не может разобраться в вашем диагнозе, и ему нужно получить максимум информации о вашем конкретном заболевании. Чтобы лечить вас и не навредить.

— А Вы пациентов жалеете? Это ведь трудно – каждого эмоционально в себя впустить.
— С годами это чувство, конечно, притупляется. Ты становишься профессионалом. Но ничто человеческое нам не чуждо. Когда врач работает несколько десятков лет, у него вырабатывается свой способ общения с пациентами. Врач становится психологом – он понимает, вот с этим пациентом надо так разговаривать, а с этим по-другому. Кого-то нужно убеждать, а на кого-то и надавить. В общем, по первым впечатлениям от человека мы уже представляем себе алгоритм беседы. Врач, тем более онколог, всегда должен быть психологом, это обязательно.

— То есть Вы проблемы пациента в себя принимаете?
— Безусловно. Отчасти мы живём его проблемами. Бывают такие пациенты…  Вот, например, молодая женщина, красивая, прекрасно социально адаптированная – и такое горе у неё. Всё равно проникаешься, испытываешь сочувствие. И к пожилым так же. Но надо, конечно, понимать, что мы, врачи, обычные люди. К кому-то мы по-человечески прикипаем сочувствием, а к кому-то относимся чисто профессионально, то есть больше профессиональных синоптиков в общении.

— Это ведь и от пациента зависит. Бывают тяжелые в общении пациенты?
— Бывают. Иногда ведь врач может и сорваться в общении с пациентом. Хотя мы стараемся сдерживаться, всегда работаем над этим.

— А Вы можете в общении с пациентом заранее понять, кто выздоровеет, а кто нет, по его психологии?
— Когда я был молодой, для меня это непонятно было. А потом стал обращать внимание. Пациенты, у которых есть волевые решения, воля к выздоровлению – у них результаты лечения гораздо лучше. Я не знаю, как это объяснить, но это обычно работает. Вот у меня пациентка была интересная. У неё злокачественная опухоль, запущенная стадия заболевания. Но она сделала себе установку жить до тех пор, пока её дочь закончит школу, поступит в высшее учебное заведение и выйдет замуж. При запущенном заболевании этой женщины, она прожила 5 лет, и это очень неплохой результат.

Жизнь после рака. Психологический настрой онкопациента. Где онкопациенту взять уверенность в завтрашнем дне?

– Сергей Анатольевич, в народе есть такое мнение, что онкологи всегда вырезают больше, чем нужно, всегда неоправданно увеличивают объём операции.
– В нашем отделении мы культивируем направление – если есть возможность удалить опухоль, но сохранить органы, то мы движемся по этому пути. Особенно злокачественная опухоль у молодых пациенток. Для того, чтобы делать калечащую операцию, обязательно должны быть показания жизненные, то есть угроза для жизни. Но если у пациентки есть альтернатива органосохранной операции, а результат лечения при этом будет одинаково положительный, то конечно, мы сохраняем ей органы. Таким образом, в онкологии, особенно в онкогинекологии, в настоящее время практикуется такой объём операции, когда жизненно важные функции репродуктивной системы сохраняются, а излечиваемость от рака гарантируется. Бывают пациентки, которым мы делаем операцию – убираем опухоль, сохраняя и гормональную, и детородную функцию. И после нашего лечения они рожают детей! В основном это при таких локализациях опухолей – яичники, шейка матки. Но во главу угла всегда ставится излечиваемость. Пренебрегать излечиваемостью для органосохранности мы не будем.

– Эти пациентки очевидно больше наблюдаются потом?
– Этих пациенток, у которых были органосохранные операции, мы стараемся даже не через поликлинику вести и наблюдать, а прямо в отделении. Они для нас золотые пациентки, мы их на руках носим. Поскольку принимая решение о сохранении органов, мы понимаем, какую ответственность на себя возлагаем. И минимизируем вероятность ошибки.

– Многие женщины бояться операций, не знают, как им дальше жить.
– Дело в том, что в медицине есть проблема – врачи мало разговаривают с пациентами. А пациентам надо всё объяснять. Причём объяснять не нашим тарабарским языком, а простым бытовым языком, абсолютно понятным даже для домохозяйки. И когда ты всё это пациентке объяснишь – реакция у неё уже совершенно иная. Человека всегда пугают неизвестность и непредсказуемость. А когда человеку всё ясно, перспектива, прогноз и тому подобное – человек делает для себя выбор. Даже если это негативная информация, пациент должен её знать. Другое дело, как ты преподнесёшь ему. Когда ситуация малоперспективная, информация подаётся, конечно, несколько иначе.  Мы объясняем пациентке, что это злокачественная опухоль, ситуация серьёзная. Но настраиваем её на лечение, мотивируем, что она должна обязательно лечиться, потому что у неё есть шанс на определённый результат и сохранение жизни. А уж когда прогноз благоприятный, мы пациентке прямым текстом говорим – вот так и так, прогноз благоприятный.

– А когда разные врачи говорят разную информацию, иногда противоположную – пациентке кого слушаться?
– Слушаться надо того доктора, который Вас лечит, который к Вам руки прикладывает. Когда пациент идёт в медицинское учреждение, его могут смотреть разные врачи. Врач ультразвука, врач-рентгенолог, кто угодно. И у каждого из них своё мнение. Но прислушиваться надо к мнению того врача, который будет Вас лечить непосредственно – или таблетками и уколами, как терапевт, или пользовать, как хирург. Он принимает решение, он отвечает и знает, как нужно Вас лечить. А остальные мнения, к ним можно как угодно относиться.

– А какая стратегия должна быть у пациента, чтобы выжить и полностью излечиться?
– (вздыхает) Вы понимаете? Это всегда уравнение со всеми неизвестными. Кто-то ломается. Говорить всегда легко. А прочувствовать до конца нам бывает очень трудно. Прочувствовать до конца может только тот человек, который сам проходит через эту болезнь. Конечно, мы подбадриваем, вносим оптимизм в наше общение, даём пациенту надежду. Даже если понимаем, что у него беспереспективно, результат лечения будет плохой. У нас ведь всё равно больница горя. Диагноз рак – для человека горе, упаси Бог с этим столкнуться. И конечно, мы понимаем это и жалеем их. Хотя и определенную дистанцию всё рано держим, иначе перегоришь, если всё близко к сердцу принимать.

– А правда, что рак у каждого свой?
– По большому счету, сейчас вся наука, в том числе онкология, идёт по пути индивидуализации лечения пациента. Рак раку рознь, болезнь болезни рознь, и человек человеку рознь. Именно персонификация лечения превалирует в онкологии. Мы должны об опухоли знать всё. А это прежде всего диагностика – ферментный анализ, гистохимический анализ опухоли, как она себя поведёт именно у этого человека.

– Как пациенту правильно себя вести после первого, стационарного периода лечения, когда он остаётся «в подвешенном состоянии»?
– Пациенту надо больше общаться с доктором. Другого выхода нет. Только доктор может вам ответить. Если этот доктор не знает, ищите другого, который знает. Иногда у пациента просто не остаётся выбора – он должен довериться врачу. Онкологический пациент должен наблюдаться в медицинском учреждении пожизненно.  Даже при благоприятном прогнозе, когда вероятность возврата болезни мала. В онкологии есть преемственность. Мы в стационаре пролечили больного хирургически, а дальше передали его под наблюдение в поликлинику на Ленина, 102. Врач поликлиники прекрасно осведомлён о методах лечения и методах наблюдений, он владеет всеми диагностическими манипуляциями и ведёт этого пациента. Эта преемственность необходима в онкологии.

– Почему ставят 5-летний порог выживаемости? А потом что – умирать?
– Эта цифра взята эмпирически. Это тот примерный срок, когда от одной клетки появляется значимая опухоль. Но чаще всего те проблемы неприятные – рецидивы и метастазы –  возникают в первые два-три года после лечения. Поэтому если пациент перешагнул 5-летний рубеж, то вероятность возврата болезни минимальна.

– Как можно уменьшить вредное действие противоопухолевых лекарств, химиотерапии, лучевой терапии?
– В онкологии нет лекарств, которые воздействуя на опухолевые клетки, не воздействуют на весь организм. Есть направление, которое называется таргетная терапия, таргетные препараты. Они воздействуют непосредственно на опухолевую ткань. Это терапия точно в цель, но она не везде существует и не при каждом раке показана. А терапия сопровождения, то есть уменьшения вреда для организма при онкологическом лечении – это зависит от опыта врача, его эрудированности. Конечно, такие препараты есть.

– Как Вы относитесь к тому, что онкопациенты лечатся содой, чагой, водкой с маслом и прочее?
– В моей практике так – эти вещи возникают на каждом этапе. Сода, витурит, водка с маслом и тому подобное – это будет всегда. Я в таких случаях говорю – если всё так просто, зачем строить большие больницы, зачем тратить такие деньги на лечение пациентов? Ну, примите эту таблетку и излечитесь, раз вы так верите в чудо. Но чуда в онкологии не бывает. Если пациента не лечить от рака медицинскими методами – он умрёт от рака.

– А паразитарная теория рака? Есть мнение, что хирурги видят паразитов в опухоли, а нам не говорят.
– Нет, этого совсем нет. Вокруг нашей специальности много тумана напущено. Отчасти медицина еще не до конца природу рака поняла. И поэтому всегда есть спекуляции и паразитирование на желании пациентов излечиться.

– А бывают ситуации, когда вы лечили запущенную стадию и вылечили?
– Бывают запущенные стадии, когда мы хороших результатов добиваемся. Когда рак распространён, 3-4 стадия, и ты уже не надеешься на хороший результат, а он получается. Но таких случаев немного. При этом есть опухоли, которые онкология научилась успешно лечить даже при очень запущенных стадиях – лимфогрануломатоз, трофобластическая болезнь, семинома яичника, острый лимфобластный лейкоз – даже очень запущенные стадии мы можем вылечить.

Об атмосфере в отделении, о том, по каким принципам складывается работа онко-хирургов, на каком месте по заболеваемости находится Удмуртия. 

– Сергей Анатольевич, что вы делаете в отделении, что у вас такая хорошая, доброжелательная атмосфера здесь?
– У нас здесь подобраны люди – врачи, медсёстры, прочий персонал. Лишние люди здесь отсеиваются просто напросто.

– Потому что трудно работать?
– Да, здесь всё равно своя специфика есть. Происходит естественный отбор, лишний человек долго не задерживается. Когда я устраивался сюда на работу, Сергей Григорьевич Примушко, который тогда был главным врачом, проводил со мной беседу. Я думал, он будет задавать классические вопросы, по медицине. А он меня спрашивал – каким спортом увлекаешься, играешь ли на гитаре? Я потом уже понял, через некоторое время – для того, чтобы человек освоился, влился в коллектив, нужны его обычные человеческие качества. Он должен адаптироваться в коллективе, в социуме, как принято. Вот, например, если человек лживый, нетрудолюбивый – он у нас не уживётся. Человеческие качества в нашем коллективе ценятся превыше всего. Поэтому и к пациентам такое отношение. А профессиональный уровень у новичка изначально всегда низкий. Мы его здесь обучаем  всему, если у него есть желание и целеустремленность.

– А как врачи у вас набирают профессионализм?
– Здесь принцип один. Чем больше ты вёл пациентов, тем больше у тебя опыт. По-другому не бывает. Не бывает врача без пациентов. Если он только книжки читает, но не пользует больных – какой же он врач? Даже если у него послужной список – кандидат или доктор.  У нас всё складывается по степени сложности. Как ребёнок начинает ходить, так и у нас молодой врач постигает профессию. Сначала с минимальных объёмов операции, которые не сложные. Потом всё сложнее и сложнее.

– А правда ли, что во время операции вы понимаете друг друга с полувзгляда, даже не разговаривая?
– Любая операция схематична, это последовательность определённых этапов. Вот как мы у себя дома начинаем уборку – по определённой схеме. Так и здесь. Здесь нет хаотичности движений, любая операция и её последовательность описаны клинически. А когда за много периодов оперируешь с человеком в качестве хирурга или ассистента – то действительно начинаешь понимать его манеру оперировать, знаешь последовательность его действий.

– А как вы решаете, кто из хирургов будет вести тут или иную операцию?
– Оперировать всегда будет тот хирург, кто эту операцию умеет делать. Если он только приступает в своей практике к такому объёму операции, то рядом с ним должен быть заведующий отделением или врач, обладающий опытом ведения таких операций. Вообще, мне раньше старые доктора говорили – твоей операция будет тогда, когда ты её проведёшь с врачом меньшей квалификации, чем у тебя. Это и будет твоя первая операция. Потому что, если ты делал операцию с врачом более высокой квалификации, чем у тебя, то это его операция, а не твоя.

– А вам снятся предстоящие операции?
– По молодости да, снились. Когда ты впервые приступаешь к операции, которую еще не делал, ты её проигрываешь в своём уме. Я, например, на заре своей хирургической карьеры и в морг ходил, довольно долго, год или два, занимался на трупах. Ведь нам надо хорошо анатомию знать, где что располагается. Ты ж не будешь на живом человеке это изучать и отрабатывать. Я всё отрабатывал на трупах. Доктора в нашем отделении тоже в морг ходили. Это не обязательно, конечно, это личное решение врача.

– А операция всегда схематична? Или у вас бывают такие операции, когда случается неожиданность и надо быстро решения принимать?
– Есть операции, которые не схематичны. Чем меньше рак, тем более стандартная операция. А нестандартные операции бывают чаще всего при запущенных раках. Когда и анатомия нарушена, и много метастазов, и надо принимать нестандартное решение. Чем больше рак, тем индивидуальнее подход к пациенту. Чем меньше рак – тем стандартизированнее подход. Маленький рак одинаково оперируют и в Ижевске, и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в Израиле, и в Америке, и в Европе, одинаково везде. А если это большой рак – могут поступить по-разному. Это зависит от уровня хирургии, от уровня внимательности анестезиолога, от уровня хирурга, сможет ли он сделать такой объём операции, есть ли у него опыт клиники – как выхаживать потом тяжелого пациента. Когда сталкиваешься с запущенным раком – как поступить правильно? Наверняка не знает никто. Есть общий принцип – как будет лучше поступить. Но в каждом конкретном случае полагаешься на свой опыт, опыт своей клиники, научные данные и тому подобное.

– Как различается лечение рака в России и на Западе?
– Подходы и принципы одни и те же. В разных клиниках разные раки могут приводить к разным результатам лечения. У кого-то могут быть более новые, передовые методики.

– А мы на каком месте находимся в мире по профессионализму врачей?
– Место не плохое. У нас все составляющие успешного лечения есть. Химиотерапия она везде одинаковая. Лучевая терапия развита в тех странах, где развита индустрия радиации. То есть все страны, обладающие атомными электростанциями, имеют высокий уровень радиологии. А хирургия традиционно развита в тех странах, которые воевали – Германия, Япония, Россия, Америка. Ведь любая хирургия получала импульс к развитию именно во время войны.

– На каком месте по заболеваемости находится Удмуртия? Какие стадии превалируют, какая картина вообще?
– Удмуртия по заболеваемости не самая низкая, не самая высокая. Для каждого возраста есть свой рак. Максимально онкоопасный возраст это после 50 лет. Для женщин максимальная концентрация заболеваемости в этом возрасте – это рак шейки матки, рак тела матки, рак яичников. Но сейчас имеется тенденция к омолаживанию рака – для всех этих локализаций опухоли. Для каждого возраста есть определенный рак. У женщин такая локализация рака по мере убывания  – молочная железа, кожа, потом кишечник, щитовидная железа, потом гинекологические. То есть гинекологические опухоли на 5-6-7-8 месте от общей заболеваемости раком. У мужчин старшего возраста наиболее распространены – рак лёгкого, рак простаты. Молодые чаще болеют лейкозами.

– А за последние 5 лет что-то изменилось в лечении?
– Онкология это такая область медицины, где быстро ничего не происходит. Потому что любой новый метод лечения, новая методика требуют внедрения и отслеживания хотя бы на протяжении 3-5 лет. Результат же надо получить. Тот метод, который даёт лучший результат излечиваемости – он принимается на вооружение. Скоропалительных выводов в онкологии нельзя делать. И к смелым заявлениям тут надо относиться с опаской. Бывает, первая стадия, прооперировал, хороший прогноз – а через два года рецидив заболевания. Откуда? И удивляешься. А бывает наоборот – третья стадия, прооперировал, прогноз плохой – а пациент живёт и живёт, живёт и живёт, живёт и живёт! То есть оказывается, мы до конца еще не всё знаем о раке.

– Сергей Анатольевич, а как семья как относится к Вашей работе?
– Конечно, когда человек много времени отдаёт работе, а в онкологии по-другому нельзя – семья может относиться к этому негативно. Моя семья, жена и двое детей, старшая дочь уже замужем, у неё уже ребенок, а младшая дочь школьница – моя семья относится с пониманием, они видят результаты моего труда.  То, что было вложено изначально, получило свой результат.

– Чем Вы любите заниматься в свободное время?
– Фитнес, я и плавать люблю, и в зале занимаюсь почти каждый день, мы всей семьей занимаемся фитнесом. Рыбалка летом, ну и зимой бывает иногда. Хотя рыбалка сейчас всё реже и реже получается.

– Есть у вас какой-то девиз в работе, который вас мотивирует?
– Не задумывался. Мне интересно побеждать болезнь в условиях неизвестности. Каждый раз это преодоление новой вершины.

Онкопациенты, а также их близкие люди находятся на грани отчаяния. И вся эта буря эмоций ежедневно замыкается на враче.  Поэтому первое, чем он призван исцелять – это слово.  Когда больной чувствует поддержку от врача, значит он попал в хорошие руки. Это очень важно. Поэтому мы записали для вас такое масштабное интервью. Мы хотим, чтобы вы знали, дорогие читатели, какие добрые, сильные, высокопрофессиональные люди работают за стенами Онкодиспансера УР. Если вам или вашим близким, не дай Бог, суждено сюда попасть, не бойтесь. Здесь вам помогут, сделают всё возможное, чтобы вы могли победить свой рак. Мы знаем, что многие люди испытывают сильный страх перед Онкодиспансером, онко-врачами, онко-диагнозами. И поэтому часто тянут до последнего, если у них появляются подозрения на злокачественный процесс. Так вот, не бойтесь, дорогие, сразу идите в Онкологию. Рак это не приговор, а диагноз, который лечится.

Источник: ОнкоБлог