Художник Владимир Дубосарский рассказал в «Кофемолке» в чем особенность Удмуртии

Ижевск. Удмуртия. Художник Владимир Дубосарский рассказал в «Кофемолке» в чём, по его мнению, особенность жителей Удмуртии. Кроме того, он признался, что устал от жизни в мегаполисе, а «здесь все проще».

Член-корреспондент Российской академии художеств, картины которого находятся в экспозиции, например, Третьяковской галереи и Русского государственного музея, рассказал, что художником мог и не стать. А первое столкновение с несправедливостью мира произошло ещё в яслях.

Дубосарский признался любителю кукол Барби Энвилю Касимову, как родился сюжет одной из самых известных его картин «Последняя осень» и почему эротическая сцена куклы с мишкой наполнена романтикой, а не пошлостью.

YouTube

(null)

Кофе пьешь?

Сейчас хочется капуччино. А обычно пару чашек в день пью, а то и три, когда работаю. Но три – вредно.

Какое у тебя первое воспоминание детства?

Мы реальные воспоминания детства практически не помним. Мы смотрим на свои фотографии в пяти-, десятилетнем возрасте и думаем, что помним те события своего детства. Из того, что нет на фотографиях, я помню, как ходил в ясли. Там была такая большая пирамида, в ней были дырочки, а там – много игрушек. Мы были за что-то наказаны, сидели вокруг пирамиды и смотрели на игрушки, - трогать их было запрещено. Просто сидели полчаса и смотрели на эти богатства. И я до сих пор помню это ужасное ощущение несправедливости. Может быть, это было первое столкновение с несправедливостью реальности.

Теперь мне понятно, почему на твоих картинах какие-то разоренные игрушки, какие-то Барби. Почему такое скверное отношение к Барби?

Эта история тянется из Европы. Это было в Вене в 1997 году. У меня был роман с девушкой, её звали Эстер. Мы с ней гуляли по фри-маркету и она купила Барби, – какую-то китайскую Барби без одежды и с оторванными волосами. Заплатила за неё какие-то смешные деньги, полшиллинга, кажется, и подарила мне. А через два дня другой человек – такой эмигрант, диссидентствующий, эстетствующий полухудожник-полупоэт, – в общем, российская интеллигенция, элита, свалившая «туда» - подрил мне классического мишку-тедди. И у меня образовалась эта пара игрушек, и я уже там начал делать эротические наброски с этими Барби и Тедди. Уже потом с Сашей мы сделали первую картину - романтическую и грустную (с девушкой мы расстались, я вернулся в Россию, она осталась в Европе). Этот сюжет назывался «Последняя осень». И куклы, конечно, были лирическими героями, а не порно-звездами.

Почему вся ваша живопись такая несерьезная, - ироничная, где-то стёбная, глумливая?

Она частично растёт из соцреализма, и поскольку мы работали быстро, у нас были определённые критерии: эта живопись не должна была быть хорошей. Мы могли добиться приблизительно такого же качества живописи, как у классиков советской школы, но если бы мы начали писать так же хорошо, то наши картины стали бы просто стилизацией. Но у нас образовался свой изобразительный язык, - отсылающий к соцреализму, но более динамичный, быстрый. И потом, у каждого времени есть свои сроки и создания произведения искусства, и его функционирования, и его потребления. Тициан мог позволить себе работать над картиной несколько лет, а Энди Уорхол – нет, всё ускорилось. Наша живопись соответствовала времени, была «срочной», мы не могли себе позволить и не ставили задачей прорабатывать все детали. Мы не писали специально плохо, но прорабатывали картины ровно настолько, чтобы было понятно, откуда пришла идея. Сюжеты были продиктованы интересным временем (что называется, «временем перемен»), в котором мы жили. Тогда всё быстро менялось, совмещалось, пересекалось и сплющивалось самым неожиданным образом.

У меня есть ощущение, что вы глумитесь над зрителем.

Иногда – да. Хотя слово «глумиться» всё же неточное. Мы с Сашей уже какое-то время работаем отдельно, и сейчас я могу говорить только за себя (тем более, что и раньше наши взгляды на то, что мы делаем, не всегда совпадали). Мне кажется, если художник (в самом широком смысле, не только живописец, но и поэт, и писатель, человек искусства) может смеяться над собой, то он может так же относиться и к зрителю. Но я потребителя, зрителя вообще не имею в виду, когда работаю. О нём можно думать как об условном адресате, но если предполагать, что ему понравится, а что нет, пытаться подстроиться под его вкусы – это значит попасть в зависимость от него. В каком-то смысле художник должен быть диктатором: он должен диктовать своё. И если он делает это интересно, то рано или поздно это найдёт отклик.

У вас был диктат иронии?

Где-то иронии, где-то ностальгии. И лирика у нас была. Причём зрители с точной настройкой восприятия обнаруживали эту лирическую основу даже в самых провокационных на первый взгляд картинах. Как раз история с картиной «Последняя осень», о которой мы говорили, объясняет этот феномен. Московский коллекционер Дмитрий Коваленко запомнил эту нашу картину, и через какое-то время сказал, что хотел бы её купить. А мы её продали уже! Мы сказали ему, что копию делать как-то неинтересно, и предложили сделать серию картин с той же основой - Барби и мишка Тедди - в жанре «времена года». На зимней они будут полузасыпанные снегом, другая будет совсем летняя, и так далее. И мы эту серию картин сделали, - наши куклы на разном фоне в разных позах. Коллекционер посмотрел на эти картины и сказал, что они какие-то пошлые и брать он их не хочет, и может мы ему всё-таки сделаем копию вот той, первой… Видимо, в ней каким-то образом отразилось, что её замысел возник на лирической почве, что я переживал тогда вот эту светлую печаль расставания. А последующие работы уже были чистой иронией, использованием готового сюжета, и без этого тонкого эмоционального контекста они превратились просто в сексуальные сцены.

Когда ты ощутил себя художником?

Хороший вопрос. У меня с этим были проблемы.

Почему? Потому что тебя выгнали из института?

Нет, это не считается.

Потому что тогда ты уже был художником?

Конечно. Я тогда уже был художником. У меня папа был талантливым художником, он учился в Суриковском училище у Гаврилова, он до сих пор ведёт студию, у него много учеников… Но, видимо, у него не было определённых жизненных сил, чтобы пробиваться. Как художник он в каком-то смысле превратился в любителя: рисует он профессионально, но ведёт жизнь любителя. Он хороший живописец на самом деле, и рисовальщик неплохой. Но не сложилось.

Так вот, я видел всё это с детства. Я родился среди тюбиков краски и этюдников с обнажёнкой на холстах. Они были не очень большими, метра по полтора, но мне, маленькому, казались просто громадными, - особенно в масштабах маленькой советской квартиры.

Это была пища для первых эротических фантазий?

Нет, никаких фантазий. Я всё это видел с детства и считал само собой разумеющимся. И книги по искусству в доме всегда были. И я постоянно ходил с отцом и его друзьями на этюды. У меня не было очарования богемы: я знал, что живопись – это прежде всего труд, работа. И с одной стороны я хотел быть художником, с другой – не был одержим искусством, так, порисовывал что-то. И всегда понимал, что я - не выдающийся. Кстати, со временем я понял, что в этом и есть настоящая сила художника: он не должен быть выдающимся. Все, кто был у нас выдающимся – наши мелкие звёзды в художественной школе, в училище, в художественном институте – они никем не стали. А стали настоящими художниками те, кто были середняками, работали не ровно, спорили с мэтрами, формировались самостоятельно.

Я художником стал из вредности, из упрямства. У папы был ученик – мой ровесник. Он поступил в МЦХШ, а я не поступил. Мы учились тогда в седьмом классе, и часто вместе ходили на этюды. Сначала мы рисовали приблизительно одинаково, а потом он стал рисовать всё лучше и лучше. Естественно, он же рисует каждый день в школе, а я ничего не делаю. И через год он приехал к отцу показать свои работы, - там уже был совсем другой уровень. Обнажёнка, масло, картины с продуманной композицией. Как у настоящего взрослого художника. А я-то всё ещё раз в год пейзажи акварелью рисую.

И вот родители вышли его провожать к лифту, а я оказался за дверью – одевался, чтобы пойти играть в хоккей. И случайно подслушал, как мама с отцом обсуждают успехи этого парня, и на вопрос мамы, как у меня идут занятия, отец ответил: «Нет, Вовка уже никогда не сможет стать настоящим художником». Ах так, подумал я…

И пошёл в изостудию – не к папе, а в конкурирующую, в другом районе, и начал заниматься. Её вела мама моей одноклассницы Иры. Я был ужасно старым для этой студии, там занимались первоклассники. Ну и как «большому», мне стали давать ключ от студии, чтобы я мог приходить заниматься в любое свободное время. И я упорно рисовал натюрморты, был упрямый.

Как папа оценил твои первые успехи?

Сразу признал. Но я сразу знал, что я должен отделиться от него, выйти из-под его авторитета. Понял, что не надо ему показывать работы, нужно идти своим путём.

Расскажи о роли Таира Салахова в твоей жизни?

Я считаю его своим учителем. Он мне сказал, что я уже сложившийся художник и мне не надо учиться в институте.

Чего ты боишься?

Честно? Я боюсь умереть раньше, чем успею поднять своих детей. У меня маленькие дети, и я хочу, чтобы они успели крепко встать на ноги.

Что бы ты поменял на планете Земля? Представь, что мы боги и можем изменить всё, что угодно.

Я бы человеков поменял, если бы мог. Заменил бы им целиком всю программу в мозге. Как с гаджетом – переустановил бы. Заблокировал бы функции «агрессивность», «жестокость». Эти качества постоянно подталкивают мир к катастрофе. Я даже говорю не о войнах, а о ежедневном нашем существовании.

А физически в человеке что-то поменял бы?

Ну? вот человек ходит неправильно, не оптимальный центр тяжести. Кожа плохая, незащищенная. Можно было бы панцирь добавить. Я читал недавно, что одна женщина-ученая создала модель человека на 3Д-принтере, где многие части тела заменила на более функциональные и развитие, как у животных: уши взяла у летучих мышей, с локаторами, ноги – у птиц, ещё что-то. И красивое существо получилось!

Что для тебя Ижевск?

В первую очередь – друзья. Много лет я обещал им, что приеду, и каждый раз что-то мешало.

А потом я тебя всё же заманил. Я помню, как мы ехали в «Лудорвай», и ты сказал: «Я чую, здесь что-то есть». Что?

Москвичи живут в среде, полной стереотипов по отношению к остальному миру. Там не отвечают за свои слова, потому что слишком много людей и слов вокруг. Здесь всё иначе – другой темп, другая степень внимания людей друг к другу, здесь человек ближе к природе. И это отношение удмуртов к природе, аура уважения к земле перекидывается и на всех других людей, живущих здесь. В Москве и вокруг нет хозяина на земле, нет природы. И я, и многие мои знакомые уже устали от мегаполиса, - и с радостью едем в такие города, как Ижевск.

Какую книгу ты прочитал недавно?

Я не любитель художественной литературы, мне интереснее посмотреть кино. Но я согласен с тем, что в любой книге можно обнаружить много разных смыслов, если ты умеешь видеть их, умеешь познавать мир. Для такого читателя и обычная поваренная книга будет ценна. Всё упирается в то, что ты собой представляешь, а не что ты читаешь.

Можешь прочесть свои стихи?

Надо понимать, что я его написал, когда мне было 25 лет.

Я старый усталый больной человек
Семью прокормить чтоб - горбатился век
Неужто, господь, и на свете на том
Мне быть бессловесным рабочим скотом?