Продолжаем рассказывать о криминальном мире будущей Удмуртии. В этом материале мы отправимся в далёкое прошлое, в XVIII век, в период установления государственной власти на удмуртской земле и сопротивлению ей со стороны лихих людей. Информацию на основе материалов архивных уголовных дел подготовил кандидат исторических наук Евгений Ренёв.
Первой, зафиксированной документами шайкой на территории будущей Удмуртии, была, скорее всего, ватага Юбраш Никиты. Впервые она упоминается в первой половине 1708 года в жалобах казанских купцов, которых он обложил поборами за право передвижения и торговли по Арской дороге. Из жалобы на имя казанского воеводы:
«Доводим до сведения, что по дороге Арской собирает деньгу с людей проезжих разбойник Юбраш Никита. А у тех, кто деньгу дать не может, отбирает часть товару. При том тех, кто жаловаться тебе, воевода, грозит, бьет до первой крови со словами я сам есмь здесь воевода. А до Казани ему де дела никакого нет. А надобность тому будет, он и в Казань за хабаром придет».
По легендам добычу свою разбойники не только делили между собой, но и прятали в кладах вдоль дороги. Их еще долго будут искать разного рода энтузиасты, некоторые – не без успеха.
Был Юбраш Никита по происхождению, судя по всему, удмуртом. Так как долгое время именно среди последних успешно скрывался от розыска вместе со своими подельниками по опасному бизнесу. Были среди его людей и грамотные, в том числе и политически. Об этом можно судить по челобитной воеводе П. И. Хованскому за его именем:
«Бьем челом со всем Казанским уездом, мусульманами и вотяками…, чтоб с них, башкирцев, и с татар, и с вотяков, и с черемисы…новонакладную на них прибыль снять».
«Новонакладная прибыль» здесь – это новые налоги. Политическая же грамотность заключается в том, что заступничество шло за всех, так сказать, инородцев.
Тогда же появляются упоминания о грабительской шайке Бекбулата, которая разбойничала на камских путях хлебного бизнеса от Сарапула до Елабуги. Эти были не менее опасны, так как действовали «на лодьях и стругах» и интересовались собственно не хлебом, а деньгами с его продажи, то есть имели конкретную наводку на тех, кто их получил. Конкретное имя этого Бекбулатки назвать трудно, потому что по документам Казанского приказа их проходит несколько.
Но более тревожным для властей был не опасный бизнес этих ватаг – мало ли их безымянных разбойничало в нашем районе, а то, что в нем стали появляться в изобилии деньги явно не казенной чеканки. Причем состав серебра в них был более чистым, чем у государственных. Их появление свяжут с именем Акинфия Демидова, который, будто бы, чеканил их на своих Невьянских заводах. И видимо не случайно именно Акинфием Демидовым в 1741 году напротив Сарапула была основана Камбарка с ее будущим заводом. Именно он купил у обитавшего здесь башкирского рода Канбар участок земли за пять золотых рублей. Башкиры эти были кочевниками и кочевали от Камы до Урала. Чем не помощники в перевозке разного рода краденого, контрабанды и, конечно, фальшивых монет.
Наступление с востока
Но еще более опасным оказалось неожиданное появление банд из-за Камы. Одним из их предводителей был Аюка хан, национальный состав весьма пестрый: костяк составляли башкиры и закамские татары, к ним примыкали другие инородцы Прикамья и Поволжья. Напали, мягко говоря, дерзко – вот что сообщал об этом императору казанский губернатор Петр Апраксин год спустя:
«В прошлых 1707 и 1708 годах от воров башкирцов и от изменников татар в Казанском и Уфинском уездах русских сел и деревень разорено и сожжено, людей побито и в полон побрано, и в осадах от духоты и от морозов померло. В Казанском уезде. Пожжено и разорено русских 228 сел и деревень, да пригород: в них 66 церквей, крестьянских 2550 дворов. Новокрещенных и иноверческих, кроме татар, 59 деревень, у них пожжено 420 дворов. Людей побито из дворян 10, из драгун 55, солдат 172 человека. В селах и в деревнях русских 2551 человек. От духоты померло 3605. Новокрещенов и иноверцев, кроме татар, побито 1101 человек. От духоты и от морозов померло 112 человек. Итого побито и от духоты померло 7369 человек. В полону дворян 5, солдат и иных чинов русских 1114, новокрещенов 1516 человек. Итого в полону 2635 человек. Всего в Казанском уезде побито и в полону 10 004 человека было».
Цифры погибших и сожженного, даже по тем временам, огромные. О них почему-то не любят писать историки официальные, твердящие с советских времен о некоей национально-освободительной борьбе угнетенных Российской империей народов. Но документы эти вполне официальные, хранятся в Центральном государственном архиве древних актов. Тем более, что подтверждаются они прямо или косвенно другими документами.
Против вторгшихся банд были посланы воинские силы с переговорщиками – толмачом «Иваном /Овсянниковым/с товарыщи». В переговоры бандиты вступили и дали серьезным людям милые и где-то наивные объяснения своим злодействам – будто бы это они так об обидах своих в переговоры вступить с царем хотели:
«И им де, башкирцем и татаром, они, Иван с товарыщи, говорили, для чего они, воры, великому государю изменили и пришед в Казанском уезде многие села, и деревни и церкви божии выжгли и людей побили и покололи. И они де, башкирцы и татара, сказали им: села и деревни и церкви божии выжигают и людей рубят и колют они для того, чтоб великому государю учинилось подлинно известно, потому что наперед де сего к нему, великому государю, к Москве на прибыльщиков о всяких своих нуждах посылали они свою братию ясачных людей челобитчиков, и те де их челобитчики были пойманы и биты кнутом, а иные повешены, а отповеди им никакие в том не учинено. И чтоб де великий государь пожаловал их, велел с них, башкирцев и татар, и с вотяков, и с черемисы для их скудости новонакладную на них прибыль снять, и они де, башкирцы и татара, отступят и пойдут в домы свои, и разоренья никакого чинить не будут, и свою братию от такого воровства уймут и под державною ево, великого государя, десницею будут они послушны по-прежнему».
Похоже, что переговорщики не просто вели разговоры, но и удачно расшатывали единство вражеских бандитских шаек. На следующий 1709 год Аюка хан вел переговоры уже только от своего лица, а остальные вожаки бандитов, пришедших с ним, друг за другом вдруг стали просыпаться, с удивлением для себя и близких, с перерезанным горлом. До этого, весной 1708 года воевода князь П. И. Хованский поставил ультиматум и, говоря современным языком, «забил стрелку» всему разбойному элементу: «чтоб которые люди живут меж Вятки и Камы и приехали б на Сарапул и целовали б куран со всеми добрыми людьми... и на 8 дней сроку дал». По истечении срока Хованский приступил к решительным полицейским действиям: 17 марта 1708 г. он атаковал и занял Елабугу, главный бандитский центр того времени на Каме. Произошли прямые столкновения с башкирскими отрядами. Те, столь дерзко резавшие и грабившие «мирняк», боев с регулярными частями не выдержали и бежали за Каму. После этого, как ведется издавна у бандитов, их союзники пришли к повиновению: «...чюваша, черемиса и вотяки шертовали и обещались... впредь к измене и башкирскому воровству и ни к какой шатости не приставать».
В списке уполномоченных от высшего лица, принимавших от Аюка хана угнанных башкирцами для продажи в рабство прикамских людей и учета возвращенного награбленного имущества, был и Юбраш Никита. То есть случилось почти как в фильме «Ликвидация»: «Когда фашист пришел воры с Советской властью в Одессе заодно встали». Из «доношения» казанского губернатора П. М. Апраксина царю Петру Алексеевичу от 22 февраля 1709 года:
«И ныне он, Аюка, по свидании со мною сыскал и отдал посланным моим русских людей прошлого году взятых 1000 человек слишком и еще разыскивает прилежно, а до меня ни одного было не отдано; и о том он и другие тайши писали, которые письма во известие послал при сем моем доношении».
То есть вернули тысячу «человек слишком» взятых в рабство. Такая вот национально-освободительная борьба.
И что важно, сделано это было с восторгом:
«Обрадовались, будто сего дни от матери родились, а либо от воров нам разорения не будет. Вы, князь Петр Иванович Хованской, от великого государя буде с указом приехал сюда, на Саврушской ям приезжал бы; а будет наши вины будут, головы наши под его государеву саблею и под твоими ногами наши головы. Чтоб ты к нам приехал, о том кланяемся великому государю и плачем…».
Тем не менее, для взаимного спокойствия заложников – «аманатов», в числе которых были 6 южных удмуртов, у приведенных к успокоению взяли.
«Вьется по ветру веселый Роджер…»
Но не успело Прикамье избавиться от башкирских «борцов за свободу», как снова на Каму, Волгу и Белую вернулась старая напасть – речные пираты. Из донесения казанского губернатора П. М. Апраксина царю Петру Алексеевичу от 12 июля 1714 года:
«Извещаю, что в мае сего года разбойником Галаней Петровым перехвачен и разграблен в пригороде Каракулино караван с железом и прочим имуществом Акинфия Демидова…».
Тем же годом помечены сообщения о злодействах на реках от Елабуги до Перми разбойника Петуха (Ивана Петухова); из «Камских хроник»:
«…в деревнях выше по течению от Сарапула… говорят, что… в окрестностях жил разбойник «Петух», который со своей шайкой жег сёла и деревни, грабил и убивал людей... На «Поползинской горе» он раскладывал веники, зажигал их и приказывал бросать в огонь тех людей, которые не хотели сказать, где у них спрятаны деньги.
Разбойника засекла топором сестра, к которой он ходил ночевать. На убийство сестру подговорило общество. Вот как об этом рассказывают крестьяне: «Сидит однажды Петух, смотрит в книгу и говорит: ах! Сегодня мне смерть! Только не знаю, откуда она придёт. А сестра стоит уже с топором и засекла».
Само собою разбойниками этими и другими вдоль Камы было раскопано множество кладов. Которые ищут и теперь, но уже на новом техническом уровне – с помощью самых современных металлоискателей. Пока же отметим, что количество камских пиратских шаек к концу 20-х годов 18 века стало настолько велико, что император Петр Великий вознамерился отправить сюда многочисленные воинские команды. Но от затеи был вынужден отказаться, так как силы нужны были на фронтах внешних.
Итак, как мы отметили во второй части нашего повествования, Камское замирение между Российским государством и закамскими кочевыми бандами, ознаменовался небывалым возрождением речного пиратства, особенно у нас на Каме, да и Волге. Что тут стоит особо отметить – пиратство наше было по-преимуществу внутригосударственным, а по своему характеру – бытовым. Отсюда - его почти невероятные масштабы, сословная и межнациональная всеохватность и вековая неистребимость. Ведь для того, чтобы ограбить проплывающее Каме купеческое судно, чиновнику, офицеру, помещику или крестьянину вовсе не требовалось менять образ жизни, оставлять своё хозяйство и чему-то специально учиться. Получил информацию, активировал свою ватагу, сделал дело – ограбил, снова вернулся домой, поделил добычу и затаился.
Весь 18 век набит рассказами об этих грабежах, шайках и их атаманах.
Злодей Гурька
Одним из самых легендарных для наших мест слыл атаман Гурька (Гурьян Востряков), который злодействовал на Каме от Елабуги до Чердыни. В Елабуге штаб его по преданиям находился в башне Чертова городища, под же Сарапулом укрывался он в Чегандинских пещерах. Вот что писала об этом газета «Вятские губернские ведомости» в 1862 году:
«Без сомнения, многие из путешествовавших по реке Каме замечали в горах, находящихся против устья реки Белой, большие четырехугольные, на подобие печей, отверстия, а некоторые, может быть, в то же время слышали, что это пещеры, вырытые разбойниками, которые в них и жили. Любопытство побудило меня побывать в этих пещерах и осмотреть их, вместе с тем мне случилось слышать рассказ о разбойниках…
В трех верстах от села Чегандинского (Сарапульского уезда), вниз по течению Камы тянется цепь гор, заросших сверху кустарником и замечательных своим слоистым грунтом земли. В этих горах находятся две пещеры... В этих пещерах много проходов, которые расположены уступами, и ведут в небольшие комнатки...Несколько далее, по рассказам, есть яма, сажен тридцать в глубину; прежде крестьяне спускались в нее на веревке; по словам их, дно этой ямы выстлано досками; там они находили на полке несколько древних икон, и это дало повод заключить, что там когда-нибудь жили удалившиеся от мира отшельники. Внизу этой ямы, по рассказам же, была комната, но крестьяне почему-то боялись войти в нее; в настоящее же время она завалена обсыпавшеюся землею. По народному преданию, в этой боковой комнатке положены клады разбойнические. Проходы имеют, как сказывают, в протяжении версту и заканчиваются где-то на горе.
Выделанные комнаты и разбросанные по земле угли и служат для простолюдинов фактом, что в этих пещерах, более полутораста лет тому назад, жил разбойник Гурька с своими товарищами. Этот разбойник, по мнению стариков, был колдун, знался с чертовщиной, одним только голосом своим он мог остановить судно на всем его ходу: судно трещало, кружилось, и не могло двинуться вперед; разбойники в лодке подплывали к нему, осаждали, и если не было со стороны осажденных послов с подарками к атаману, то цеплялись за судно с криком: «сарынь на кичьку», выгружали все, что более им нравилось, и затем уже отпускали судно плыть своим путем-дорогою».
По словам местного жителя, крестьяне в конце концов сожгли разбойников. Гурька со товарищи, как говорил жулик другого времени, кстати, тоже участник преступной группировки Остапа Бендера, Шура Балаганов, «забурел». То есть оторвался от народа. Вот что из этого, по сообщению священника, литератора и краеведа Н.Н. Блинова, последовало:
«В селе Каракулино, передают, бывший там атаман Гурька с одиннадцатью казаками потребовал к себе в избу для веселья девиц. Не смея ослушаться, каракулинцы, исполнив требование, порешили избавиться от злодеев. Когда те перепились и женщины выбежали из избы, ее обложили соломою, предварительно завалив выходы бревнами. Все злодеи сгорели».
Видимо до этого Гурька переступил какую-то нравственную черту, из-за чего исчезли его колдовские силы. А ведь благодаря последним, Гурька, как и Петух, плавал по воде на раскинутой «скатёрке» (салфетке), предугадывал будущее и пуля их «не брала».
При том до этого случая Гурька с братвой был настолько продуманным, что всегда до ночевки заговаривал дом и солому в нем. Так, по-другому сообщению: «На Гурек была сделана облава. Избегая ее, разбойники забрались в избу и начали оттуда стрелять в преследователей. Крестьяне, чтобы выгнать оттуда Гурек, обложили избу соломой и пробовали зажечь последнюю. Но Гурьки солому «заговорили»: она не загорелась. В это время проезжал мужик с сеном, у которого оно было куплено. Это сено разбойники не успели «заговорить», оно загорело и подожгло избу. Разбойники сгорели вместе с избой».
Вывод один – не отрывайся от народа, в нем твоя сила!
Долюшка камская, долюшка женская
О делах наших камских разбойников документов сохранилось мало – в основном сгорели во времена Пугачева, когда восставшие сжигали их нещадно. Остались немногочисленные дореволюционные статьи или очерки популярного характера, в которых никаких попыток анализа и даже просто обзора этого многовекового явления не было. Однако во всех них присутствуют женские образы, самым заметным из которых стал образ камской разбойницы Фелисаты. Сохранился ее, может быть не очень светлый образ и в некогда популярных разбойничьих песнях (камский гангста-рэп). Впервые рассказал о ней старший брат великого театрального деятеля Владимира Ивановича Немировича-Данченко Василий:
«Давным-давно на лесном Усолье (село в камских вотчинах Строгановых в Пермских землях. – Ред.) жил один поп, было то назад лет сто, а может, и поболе. Женился этот поп на своей работнице, из Орла-городка (селение недалеко от камского Усолья. – Ред) пошла она к нему в услужение.
Девка была кремень, красивая, глазастая, а силы такой, что раз переоделась парнем да на бой с солеварами вышла. Тогда в Усолье по праздникам кулачные бои бывали. Пристала она к партии, которая послабей, и всех покрушила. Увидел это поп и прилип, женился на ней. Человеку все мало, бес его на ссору толкает, часто поп забижал женку. Только терпела-терпела Фелисата, да размахнулась и ушибла попика, угомонила навек.
Ну, похоронили попа с честью, хотели было Фелисату взять — не далась: кто с такой силищей справится? Тут стрельцов пригнали, сонную забрали, посадили... Что ты думаешь? Она, слышь-ко, в ту же ночь высадила ворота в остроге, сама ушла и всех колодников за собой увела. Вот тебе и баба!..
В ту пору на Каме у самого Усолья стояла большая строгановская ладья. Села Фелисата с колодниками в ладью, отвезла их в Орел-городок и отпустила на все четыре стороны. «Идите, братцы, промышляйте гулящим делом. Кладу вам завет: воевод и купцов хоть в Каме топите, а мужика не трогать! А кто мужика тронет, того не помилую!..».
Сказала и ушла. А в Орле-городке подманила она двух сестер своих, девки могутные, в красе орлицы, перерядились парнями, раздобыли доброго оружия и стали по всей Каме-реке плавать... А где, слышь-ко, узнает, что есть сильная баба или отважная девка, сейчас Фелисата к себе манит. Так и собрала она большую да грозную шайку, баб с полсотни у ней было. Нашли они себе пещеры потайные, разукрасили персидскими коврами да дорогой утварью и положили промежду себя зарок, чтобы добычу делить поровну и в стан свой мужиков не пускать, жить без соблазну….
А в той поре, слышь-ко, из Сибири караван с царским золотом по Каме шел.
Проведала о нем Фелисата и на легких стругах кинулась по следу. Под Оханском нагнала, перебила всех стрельцов, что с караваном шли. Из Оханска поспешила царским слугам помощь, Фелисата помощь отогнала, а оханского воеводу на берегу повесила. Забрала награбленное и ушла в свои потайные пещеры…
Пять годков бушевала Фелисата, ни купцу, ни царскому приставу ходу на Каме не было. Ежели кого начальство либо хозяева обижали, сейчас к ней шли. Она уж разбирала спор по всей правде. Одного князя как-то за обиду крестьянскую высекла розгами, а кунгурского купца — так того вверх ногами повесила. В Сарапуле вершил всем воевода один, ладился поймать ее. Все своим служакам, приказной строке, похвалялся: «Настигну да запру ее в клетку железную!».
Прослышала Фелисата похвальбишку воеводы и сама средь темной ночи наехала к нему: «Ну, запирай, говорит, посмотрю я, как ты с бабой один на один совладаешь». А у воеводы от страха язык отнялся. Только потому, слышь-ко, она его и помиловала.
Раз узнала она, что на Чусовой появился лихой разбойник и себя за ее выдает. А разбойник-злодей этот больно простой народ обижал. Не стерпело ретивое, послала она к нему свою подручную: «Ой, уймись, лих человек, пока сердце мое злобой не зашлось». А подручная-то на беду была, слышь-ко, красавица писаная, пышная да синеокая. Разбойник не пожалел — обидел девку.
Тут и поднялась сама Фелисата, повела за собой бабью вольницу и вызвала его на открытый бой… Два дня крепко бились, вода заалела от крови; на третий день одолела она злодея. Тогда собрала на берегу всех крестьянишек, кому разбойник обиду нанес, велела принести на широкий луг большой чугунный котел, связала поганца и живьем сварила его в том котле.
И стали все ее бояться и уважать…
Людская молва сказывает, под старость покаялась девка, в Беловодье ушла, там монастырь поставила и сама игуменьей стала. Другие гуторят, на Волгу ушла, Кама тесной ей показалась. А кто знает, что с ней? Может, и сейчас жива, такие могутные, слышь-ко, по многу веков живут...».
Что в имени тебе моем?
Фелисата – имя у нас не частое, восходит к итальянскому «счастье», «счастливая». Вот и пермским краеведам посчастливилось установить, что родиться она могла в 1711 году, «числа 7 генваря». Тем не менее легенд вокруг нее сложилось немало. Так по одной из них какой-то силой оказалась она во временах Стеньки Разина. Влюбился в нее атаман, объяснение же состоялось соответствующее предмету страсти нежной:
«Под Казанью рассказывают, что действительно одна атаманша с бабьей шайкой на Волгу с Камы явилась… только на Волге, будто, занимался тогда вольным промыслом Стенька Разин. Послал, будто, к ней послов Стенька, желаю-де пожениться с тобою, чем нам розно, лучше вместе жить. Ну, она и говорит — «если победишь меня — бери. Твое счастье». И стали они биться. Семь дней бились, никак один другаго взять не могли… Тогда Стенька и слукавил. Говорит: «не может этого быть, чтоб ты бабой была, потому, где твои косы?» А у неё коса под шелом спрятана была, только она показала ему косу, а коса у ей по земле волоклась, он и схватил за нее… Схватил, закрутил на руку — и победил Фелисату. А после они поженились и Персию вместе воевать ходили…».
Как отмечали авторы середины 19 века, женщины «постоянно находились в воровских станах, иногда принимали участие в резне или прятали разбойную рухлядь…»; «Редко случалось, когда в разбойничьей шайке не было женщин, а еще реже — когда члены ея не имели с ними сношений в окрестных селах и деревнях, в которых жили их любовницы или пристанодержательницы…».
Утверждают они и то, что женщины порой становились предводителями разбойников: «Даже и в позднее время можно встретить женщин, занимавшихся разбойным ремеслом: около 1860 г. находилась шайка разбойников в с. Пирочах Звенигородскаго уезда, атаманом ея была знаменитая крестьянка Аксинья Звонарева, с тремя своими сыновьями — главными помощниками; поэтому и самая эта шайка называлась Звонаревской».
И были девушки эти нрава весьма сурового. Из разбойничьей песни:
«Есаул с сестрой поразмолвился, — И взяла сестра брата за русы кудри,
Ударила его об сыру землю, Разрезала ему белую грудь,
Вынимала у него сердце с печенью; На ноже сердце встрепенулося,
Красная девушка усмехнулася, Усмехнувшись слезно всплакнула:
«Я махонька во нужду пошла, Лет двенадцати воровать стала,
Лет тринадцати души требила, Лет пятнадцати на разбой пошла».
Женские разбойные образы будут постоянно возникать на наших пространствах. Так где-то в конце семидесятых годов прошлого века царила на главном молодежном культурном пространстве того времени – танцевальной площадке «Летнего сада» хулиганка с бандитским уклоном по кличке «Змея», существо, рожденное для «схваток бесшабашных». Которые она в саду или около него устраивала.
К тому времени сложилось так, что лучшая группа Удмуртии и Ижевска того времени «Первопроходцы» играла именно на танцевальной площадке «Летнего сада». Играли все западные хиты того времени – от «Битлз» до «Лед Зеппелин». Причем исполняли на уровне, до которого набиравшей тогда популярность «Машине времени» не случилось никогда дотянуться. Правда, и английский язык был у них какой-то свой. Тем не менее весьма интеллигентные молодые влюбленные пары тянулись в «Летний сад», чтобы послушать это исполнение во время лирического танца.
Однако, злодейка «Змея» могла бесцеремонно остановить это вальсирование, убрав из него нежную девушку одним движением руки со словами: «Отойди!». Оторопевший же юноша сурово прижимался к мощной груди, а все его попытки вырваться, прерывались, увы, не нежным: «Не дергайся!».
Впрочем, и сами культурные мероприятия могли закончиться для их интеллигентных участников печально. После прекращения танцев та же «Змея» с подругами из своего «змеиного» выводка могла срывать золотые цепочки с нежных девичьих шей, сопровождая это фразой – «не жадничай!».
Что в лихие девяностые выльется в чеканное: «с братвой делиться надо!».
Да, выступала «Змея» за группировку «Ошмес», хотя числилась за «центровскими». Ценность ее, как бойца, состояла, помимо прочего в том, что именно она, пока пацаны еще менжуются, парой мощных ударов по какому-нибудь неосторожному представителю «Буммаша» или «Металлурга» могла битву начать.
Первой, зафиксированной документами шайкой на территории будущей Удмуртии, была, скорее всего, ватага Юбраш Никиты. Впервые она упоминается в первой половине 1708 года в жалобах казанских купцов, которых он обложил поборами за право передвижения и торговли по Арской дороге. Из жалобы на имя казанского воеводы:
«Доводим до сведения, что по дороге Арской собирает деньгу с людей проезжих разбойник Юбраш Никита. А у тех, кто деньгу дать не может, отбирает часть товару. При том тех, кто жаловаться тебе, воевода, грозит, бьет до первой крови со словами я сам есмь здесь воевода. А до Казани ему де дела никакого нет. А надобность тому будет, он и в Казань за хабаром придет».
По легендам добычу свою разбойники не только делили между собой, но и прятали в кладах вдоль дороги. Их еще долго будут искать разного рода энтузиасты, некоторые – не без успеха.
Был Юбраш Никита по происхождению, судя по всему, удмуртом. Так как долгое время именно среди последних успешно скрывался от розыска вместе со своими подельниками по опасному бизнесу. Были среди его людей и грамотные, в том числе и политически. Об этом можно судить по челобитной воеводе П. И. Хованскому за его именем:
«Бьем челом со всем Казанским уездом, мусульманами и вотяками…, чтоб с них, башкирцев, и с татар, и с вотяков, и с черемисы…новонакладную на них прибыль снять».
«Новонакладная прибыль» здесь – это новые налоги. Политическая же грамотность заключается в том, что заступничество шло за всех, так сказать, инородцев.
Тогда же появляются упоминания о грабительской шайке Бекбулата, которая разбойничала на камских путях хлебного бизнеса от Сарапула до Елабуги. Эти были не менее опасны, так как действовали «на лодьях и стругах» и интересовались собственно не хлебом, а деньгами с его продажи, то есть имели конкретную наводку на тех, кто их получил. Конкретное имя этого Бекбулатки назвать трудно, потому что по документам Казанского приказа их проходит несколько.
Но более тревожным для властей был не опасный бизнес этих ватаг – мало ли их безымянных разбойничало в нашем районе, а то, что в нем стали появляться в изобилии деньги явно не казенной чеканки. Причем состав серебра в них был более чистым, чем у государственных. Их появление свяжут с именем Акинфия Демидова, который, будто бы, чеканил их на своих Невьянских заводах. И видимо не случайно именно Акинфием Демидовым в 1741 году напротив Сарапула была основана Камбарка с ее будущим заводом. Именно он купил у обитавшего здесь башкирского рода Канбар участок земли за пять золотых рублей. Башкиры эти были кочевниками и кочевали от Камы до Урала. Чем не помощники в перевозке разного рода краденого, контрабанды и, конечно, фальшивых монет.
Наступление с востока
Но еще более опасным оказалось неожиданное появление банд из-за Камы. Одним из их предводителей был Аюка хан, национальный состав весьма пестрый: костяк составляли башкиры и закамские татары, к ним примыкали другие инородцы Прикамья и Поволжья. Напали, мягко говоря, дерзко – вот что сообщал об этом императору казанский губернатор Петр Апраксин год спустя:
«В прошлых 1707 и 1708 годах от воров башкирцов и от изменников татар в Казанском и Уфинском уездах русских сел и деревень разорено и сожжено, людей побито и в полон побрано, и в осадах от духоты и от морозов померло. В Казанском уезде. Пожжено и разорено русских 228 сел и деревень, да пригород: в них 66 церквей, крестьянских 2550 дворов. Новокрещенных и иноверческих, кроме татар, 59 деревень, у них пожжено 420 дворов. Людей побито из дворян 10, из драгун 55, солдат 172 человека. В селах и в деревнях русских 2551 человек. От духоты померло 3605. Новокрещенов и иноверцев, кроме татар, побито 1101 человек. От духоты и от морозов померло 112 человек. Итого побито и от духоты померло 7369 человек. В полону дворян 5, солдат и иных чинов русских 1114, новокрещенов 1516 человек. Итого в полону 2635 человек. Всего в Казанском уезде побито и в полону 10 004 человека было».
Цифры погибших и сожженного, даже по тем временам, огромные. О них почему-то не любят писать историки официальные, твердящие с советских времен о некоей национально-освободительной борьбе угнетенных Российской империей народов. Но документы эти вполне официальные, хранятся в Центральном государственном архиве древних актов. Тем более, что подтверждаются они прямо или косвенно другими документами.
Против вторгшихся банд были посланы воинские силы с переговорщиками – толмачом «Иваном /Овсянниковым/с товарыщи». В переговоры бандиты вступили и дали серьезным людям милые и где-то наивные объяснения своим злодействам – будто бы это они так об обидах своих в переговоры вступить с царем хотели:
«И им де, башкирцем и татаром, они, Иван с товарыщи, говорили, для чего они, воры, великому государю изменили и пришед в Казанском уезде многие села, и деревни и церкви божии выжгли и людей побили и покололи. И они де, башкирцы и татара, сказали им: села и деревни и церкви божии выжигают и людей рубят и колют они для того, чтоб великому государю учинилось подлинно известно, потому что наперед де сего к нему, великому государю, к Москве на прибыльщиков о всяких своих нуждах посылали они свою братию ясачных людей челобитчиков, и те де их челобитчики были пойманы и биты кнутом, а иные повешены, а отповеди им никакие в том не учинено. И чтоб де великий государь пожаловал их, велел с них, башкирцев и татар, и с вотяков, и с черемисы для их скудости новонакладную на них прибыль снять, и они де, башкирцы и татара, отступят и пойдут в домы свои, и разоренья никакого чинить не будут, и свою братию от такого воровства уймут и под державною ево, великого государя, десницею будут они послушны по-прежнему».
Похоже, что переговорщики не просто вели разговоры, но и удачно расшатывали единство вражеских бандитских шаек. На следующий 1709 год Аюка хан вел переговоры уже только от своего лица, а остальные вожаки бандитов, пришедших с ним, друг за другом вдруг стали просыпаться, с удивлением для себя и близких, с перерезанным горлом. До этого, весной 1708 года воевода князь П. И. Хованский поставил ультиматум и, говоря современным языком, «забил стрелку» всему разбойному элементу: «чтоб которые люди живут меж Вятки и Камы и приехали б на Сарапул и целовали б куран со всеми добрыми людьми... и на 8 дней сроку дал». По истечении срока Хованский приступил к решительным полицейским действиям: 17 марта 1708 г. он атаковал и занял Елабугу, главный бандитский центр того времени на Каме. Произошли прямые столкновения с башкирскими отрядами. Те, столь дерзко резавшие и грабившие «мирняк», боев с регулярными частями не выдержали и бежали за Каму. После этого, как ведется издавна у бандитов, их союзники пришли к повиновению: «...чюваша, черемиса и вотяки шертовали и обещались... впредь к измене и башкирскому воровству и ни к какой шатости не приставать».
В списке уполномоченных от высшего лица, принимавших от Аюка хана угнанных башкирцами для продажи в рабство прикамских людей и учета возвращенного награбленного имущества, был и Юбраш Никита. То есть случилось почти как в фильме «Ликвидация»: «Когда фашист пришел воры с Советской властью в Одессе заодно встали». Из «доношения» казанского губернатора П. М. Апраксина царю Петру Алексеевичу от 22 февраля 1709 года:
«И ныне он, Аюка, по свидании со мною сыскал и отдал посланным моим русских людей прошлого году взятых 1000 человек слишком и еще разыскивает прилежно, а до меня ни одного было не отдано; и о том он и другие тайши писали, которые письма во известие послал при сем моем доношении».
То есть вернули тысячу «человек слишком» взятых в рабство. Такая вот национально-освободительная борьба.
И что важно, сделано это было с восторгом:
«Обрадовались, будто сего дни от матери родились, а либо от воров нам разорения не будет. Вы, князь Петр Иванович Хованской, от великого государя буде с указом приехал сюда, на Саврушской ям приезжал бы; а будет наши вины будут, головы наши под его государеву саблею и под твоими ногами наши головы. Чтоб ты к нам приехал, о том кланяемся великому государю и плачем…».
Тем не менее, для взаимного спокойствия заложников – «аманатов», в числе которых были 6 южных удмуртов, у приведенных к успокоению взяли.
«Вьется по ветру веселый Роджер…»
Но не успело Прикамье избавиться от башкирских «борцов за свободу», как снова на Каму, Волгу и Белую вернулась старая напасть – речные пираты. Из донесения казанского губернатора П. М. Апраксина царю Петру Алексеевичу от 12 июля 1714 года:
«Извещаю, что в мае сего года разбойником Галаней Петровым перехвачен и разграблен в пригороде Каракулино караван с железом и прочим имуществом Акинфия Демидова…».
Тем же годом помечены сообщения о злодействах на реках от Елабуги до Перми разбойника Петуха (Ивана Петухова); из «Камских хроник»:
«…в деревнях выше по течению от Сарапула… говорят, что… в окрестностях жил разбойник «Петух», который со своей шайкой жег сёла и деревни, грабил и убивал людей... На «Поползинской горе» он раскладывал веники, зажигал их и приказывал бросать в огонь тех людей, которые не хотели сказать, где у них спрятаны деньги.
Разбойника засекла топором сестра, к которой он ходил ночевать. На убийство сестру подговорило общество. Вот как об этом рассказывают крестьяне: «Сидит однажды Петух, смотрит в книгу и говорит: ах! Сегодня мне смерть! Только не знаю, откуда она придёт. А сестра стоит уже с топором и засекла».
Само собою разбойниками этими и другими вдоль Камы было раскопано множество кладов. Которые ищут и теперь, но уже на новом техническом уровне – с помощью самых современных металлоискателей. Пока же отметим, что количество камских пиратских шаек к концу 20-х годов 18 века стало настолько велико, что император Петр Великий вознамерился отправить сюда многочисленные воинские команды. Но от затеи был вынужден отказаться, так как силы нужны были на фронтах внешних.
Итак, как мы отметили во второй части нашего повествования, Камское замирение между Российским государством и закамскими кочевыми бандами, ознаменовался небывалым возрождением речного пиратства, особенно у нас на Каме, да и Волге. Что тут стоит особо отметить – пиратство наше было по-преимуществу внутригосударственным, а по своему характеру – бытовым. Отсюда - его почти невероятные масштабы, сословная и межнациональная всеохватность и вековая неистребимость. Ведь для того, чтобы ограбить проплывающее Каме купеческое судно, чиновнику, офицеру, помещику или крестьянину вовсе не требовалось менять образ жизни, оставлять своё хозяйство и чему-то специально учиться. Получил информацию, активировал свою ватагу, сделал дело – ограбил, снова вернулся домой, поделил добычу и затаился.
Весь 18 век набит рассказами об этих грабежах, шайках и их атаманах.
Злодей Гурька
Одним из самых легендарных для наших мест слыл атаман Гурька (Гурьян Востряков), который злодействовал на Каме от Елабуги до Чердыни. В Елабуге штаб его по преданиям находился в башне Чертова городища, под же Сарапулом укрывался он в Чегандинских пещерах. Вот что писала об этом газета «Вятские губернские ведомости» в 1862 году:
«Без сомнения, многие из путешествовавших по реке Каме замечали в горах, находящихся против устья реки Белой, большие четырехугольные, на подобие печей, отверстия, а некоторые, может быть, в то же время слышали, что это пещеры, вырытые разбойниками, которые в них и жили. Любопытство побудило меня побывать в этих пещерах и осмотреть их, вместе с тем мне случилось слышать рассказ о разбойниках…
В трех верстах от села Чегандинского (Сарапульского уезда), вниз по течению Камы тянется цепь гор, заросших сверху кустарником и замечательных своим слоистым грунтом земли. В этих горах находятся две пещеры... В этих пещерах много проходов, которые расположены уступами, и ведут в небольшие комнатки...Несколько далее, по рассказам, есть яма, сажен тридцать в глубину; прежде крестьяне спускались в нее на веревке; по словам их, дно этой ямы выстлано досками; там они находили на полке несколько древних икон, и это дало повод заключить, что там когда-нибудь жили удалившиеся от мира отшельники. Внизу этой ямы, по рассказам же, была комната, но крестьяне почему-то боялись войти в нее; в настоящее же время она завалена обсыпавшеюся землею. По народному преданию, в этой боковой комнатке положены клады разбойнические. Проходы имеют, как сказывают, в протяжении версту и заканчиваются где-то на горе.
Выделанные комнаты и разбросанные по земле угли и служат для простолюдинов фактом, что в этих пещерах, более полутораста лет тому назад, жил разбойник Гурька с своими товарищами. Этот разбойник, по мнению стариков, был колдун, знался с чертовщиной, одним только голосом своим он мог остановить судно на всем его ходу: судно трещало, кружилось, и не могло двинуться вперед; разбойники в лодке подплывали к нему, осаждали, и если не было со стороны осажденных послов с подарками к атаману, то цеплялись за судно с криком: «сарынь на кичьку», выгружали все, что более им нравилось, и затем уже отпускали судно плыть своим путем-дорогою».
По словам местного жителя, крестьяне в конце концов сожгли разбойников. Гурька со товарищи, как говорил жулик другого времени, кстати, тоже участник преступной группировки Остапа Бендера, Шура Балаганов, «забурел». То есть оторвался от народа. Вот что из этого, по сообщению священника, литератора и краеведа Н.Н. Блинова, последовало:
«В селе Каракулино, передают, бывший там атаман Гурька с одиннадцатью казаками потребовал к себе в избу для веселья девиц. Не смея ослушаться, каракулинцы, исполнив требование, порешили избавиться от злодеев. Когда те перепились и женщины выбежали из избы, ее обложили соломою, предварительно завалив выходы бревнами. Все злодеи сгорели».
Видимо до этого Гурька переступил какую-то нравственную черту, из-за чего исчезли его колдовские силы. А ведь благодаря последним, Гурька, как и Петух, плавал по воде на раскинутой «скатёрке» (салфетке), предугадывал будущее и пуля их «не брала».
При том до этого случая Гурька с братвой был настолько продуманным, что всегда до ночевки заговаривал дом и солому в нем. Так, по-другому сообщению: «На Гурек была сделана облава. Избегая ее, разбойники забрались в избу и начали оттуда стрелять в преследователей. Крестьяне, чтобы выгнать оттуда Гурек, обложили избу соломой и пробовали зажечь последнюю. Но Гурьки солому «заговорили»: она не загорелась. В это время проезжал мужик с сеном, у которого оно было куплено. Это сено разбойники не успели «заговорить», оно загорело и подожгло избу. Разбойники сгорели вместе с избой».
Вывод один – не отрывайся от народа, в нем твоя сила!
Долюшка камская, долюшка женская
О делах наших камских разбойников документов сохранилось мало – в основном сгорели во времена Пугачева, когда восставшие сжигали их нещадно. Остались немногочисленные дореволюционные статьи или очерки популярного характера, в которых никаких попыток анализа и даже просто обзора этого многовекового явления не было. Однако во всех них присутствуют женские образы, самым заметным из которых стал образ камской разбойницы Фелисаты. Сохранился ее, может быть не очень светлый образ и в некогда популярных разбойничьих песнях (камский гангста-рэп). Впервые рассказал о ней старший брат великого театрального деятеля Владимира Ивановича Немировича-Данченко Василий:
«Давным-давно на лесном Усолье (село в камских вотчинах Строгановых в Пермских землях. – Ред.) жил один поп, было то назад лет сто, а может, и поболе. Женился этот поп на своей работнице, из Орла-городка (селение недалеко от камского Усолья. – Ред) пошла она к нему в услужение.
Девка была кремень, красивая, глазастая, а силы такой, что раз переоделась парнем да на бой с солеварами вышла. Тогда в Усолье по праздникам кулачные бои бывали. Пристала она к партии, которая послабей, и всех покрушила. Увидел это поп и прилип, женился на ней. Человеку все мало, бес его на ссору толкает, часто поп забижал женку. Только терпела-терпела Фелисата, да размахнулась и ушибла попика, угомонила навек.
Ну, похоронили попа с честью, хотели было Фелисату взять — не далась: кто с такой силищей справится? Тут стрельцов пригнали, сонную забрали, посадили... Что ты думаешь? Она, слышь-ко, в ту же ночь высадила ворота в остроге, сама ушла и всех колодников за собой увела. Вот тебе и баба!..
В ту пору на Каме у самого Усолья стояла большая строгановская ладья. Села Фелисата с колодниками в ладью, отвезла их в Орел-городок и отпустила на все четыре стороны. «Идите, братцы, промышляйте гулящим делом. Кладу вам завет: воевод и купцов хоть в Каме топите, а мужика не трогать! А кто мужика тронет, того не помилую!..».
Сказала и ушла. А в Орле-городке подманила она двух сестер своих, девки могутные, в красе орлицы, перерядились парнями, раздобыли доброго оружия и стали по всей Каме-реке плавать... А где, слышь-ко, узнает, что есть сильная баба или отважная девка, сейчас Фелисата к себе манит. Так и собрала она большую да грозную шайку, баб с полсотни у ней было. Нашли они себе пещеры потайные, разукрасили персидскими коврами да дорогой утварью и положили промежду себя зарок, чтобы добычу делить поровну и в стан свой мужиков не пускать, жить без соблазну….
А в той поре, слышь-ко, из Сибири караван с царским золотом по Каме шел.
Проведала о нем Фелисата и на легких стругах кинулась по следу. Под Оханском нагнала, перебила всех стрельцов, что с караваном шли. Из Оханска поспешила царским слугам помощь, Фелисата помощь отогнала, а оханского воеводу на берегу повесила. Забрала награбленное и ушла в свои потайные пещеры…
Пять годков бушевала Фелисата, ни купцу, ни царскому приставу ходу на Каме не было. Ежели кого начальство либо хозяева обижали, сейчас к ней шли. Она уж разбирала спор по всей правде. Одного князя как-то за обиду крестьянскую высекла розгами, а кунгурского купца — так того вверх ногами повесила. В Сарапуле вершил всем воевода один, ладился поймать ее. Все своим служакам, приказной строке, похвалялся: «Настигну да запру ее в клетку железную!».
Прослышала Фелисата похвальбишку воеводы и сама средь темной ночи наехала к нему: «Ну, запирай, говорит, посмотрю я, как ты с бабой один на один совладаешь». А у воеводы от страха язык отнялся. Только потому, слышь-ко, она его и помиловала.
Раз узнала она, что на Чусовой появился лихой разбойник и себя за ее выдает. А разбойник-злодей этот больно простой народ обижал. Не стерпело ретивое, послала она к нему свою подручную: «Ой, уймись, лих человек, пока сердце мое злобой не зашлось». А подручная-то на беду была, слышь-ко, красавица писаная, пышная да синеокая. Разбойник не пожалел — обидел девку.
Тут и поднялась сама Фелисата, повела за собой бабью вольницу и вызвала его на открытый бой… Два дня крепко бились, вода заалела от крови; на третий день одолела она злодея. Тогда собрала на берегу всех крестьянишек, кому разбойник обиду нанес, велела принести на широкий луг большой чугунный котел, связала поганца и живьем сварила его в том котле.
И стали все ее бояться и уважать…
Людская молва сказывает, под старость покаялась девка, в Беловодье ушла, там монастырь поставила и сама игуменьей стала. Другие гуторят, на Волгу ушла, Кама тесной ей показалась. А кто знает, что с ней? Может, и сейчас жива, такие могутные, слышь-ко, по многу веков живут...».
Что в имени тебе моем?
Фелисата – имя у нас не частое, восходит к итальянскому «счастье», «счастливая». Вот и пермским краеведам посчастливилось установить, что родиться она могла в 1711 году, «числа 7 генваря». Тем не менее легенд вокруг нее сложилось немало. Так по одной из них какой-то силой оказалась она во временах Стеньки Разина. Влюбился в нее атаман, объяснение же состоялось соответствующее предмету страсти нежной:
«Под Казанью рассказывают, что действительно одна атаманша с бабьей шайкой на Волгу с Камы явилась… только на Волге, будто, занимался тогда вольным промыслом Стенька Разин. Послал, будто, к ней послов Стенька, желаю-де пожениться с тобою, чем нам розно, лучше вместе жить. Ну, она и говорит — «если победишь меня — бери. Твое счастье». И стали они биться. Семь дней бились, никак один другаго взять не могли… Тогда Стенька и слукавил. Говорит: «не может этого быть, чтоб ты бабой была, потому, где твои косы?» А у неё коса под шелом спрятана была, только она показала ему косу, а коса у ей по земле волоклась, он и схватил за нее… Схватил, закрутил на руку — и победил Фелисату. А после они поженились и Персию вместе воевать ходили…».
Как отмечали авторы середины 19 века, женщины «постоянно находились в воровских станах, иногда принимали участие в резне или прятали разбойную рухлядь…»; «Редко случалось, когда в разбойничьей шайке не было женщин, а еще реже — когда члены ея не имели с ними сношений в окрестных селах и деревнях, в которых жили их любовницы или пристанодержательницы…».
Утверждают они и то, что женщины порой становились предводителями разбойников: «Даже и в позднее время можно встретить женщин, занимавшихся разбойным ремеслом: около 1860 г. находилась шайка разбойников в с. Пирочах Звенигородскаго уезда, атаманом ея была знаменитая крестьянка Аксинья Звонарева, с тремя своими сыновьями — главными помощниками; поэтому и самая эта шайка называлась Звонаревской».
И были девушки эти нрава весьма сурового. Из разбойничьей песни:
«Есаул с сестрой поразмолвился, — И взяла сестра брата за русы кудри,
Ударила его об сыру землю, Разрезала ему белую грудь,
Вынимала у него сердце с печенью; На ноже сердце встрепенулося,
Красная девушка усмехнулася, Усмехнувшись слезно всплакнула:
«Я махонька во нужду пошла, Лет двенадцати воровать стала,
Лет тринадцати души требила, Лет пятнадцати на разбой пошла».
Женские разбойные образы будут постоянно возникать на наших пространствах. Так где-то в конце семидесятых годов прошлого века царила на главном молодежном культурном пространстве того времени – танцевальной площадке «Летнего сада» хулиганка с бандитским уклоном по кличке «Змея», существо, рожденное для «схваток бесшабашных». Которые она в саду или около него устраивала.
К тому времени сложилось так, что лучшая группа Удмуртии и Ижевска того времени «Первопроходцы» играла именно на танцевальной площадке «Летнего сада». Играли все западные хиты того времени – от «Битлз» до «Лед Зеппелин». Причем исполняли на уровне, до которого набиравшей тогда популярность «Машине времени» не случилось никогда дотянуться. Правда, и английский язык был у них какой-то свой. Тем не менее весьма интеллигентные молодые влюбленные пары тянулись в «Летний сад», чтобы послушать это исполнение во время лирического танца.
Однако, злодейка «Змея» могла бесцеремонно остановить это вальсирование, убрав из него нежную девушку одним движением руки со словами: «Отойди!». Оторопевший же юноша сурово прижимался к мощной груди, а все его попытки вырваться, прерывались, увы, не нежным: «Не дергайся!».
Впрочем, и сами культурные мероприятия могли закончиться для их интеллигентных участников печально. После прекращения танцев та же «Змея» с подругами из своего «змеиного» выводка могла срывать золотые цепочки с нежных девичьих шей, сопровождая это фразой – «не жадничай!».
Что в лихие девяностые выльется в чеканное: «с братвой делиться надо!».
Да, выступала «Змея» за группировку «Ошмес», хотя числилась за «центровскими». Ценность ее, как бойца, состояла, помимо прочего в том, что именно она, пока пацаны еще менжуются, парой мощных ударов по какому-нибудь неосторожному представителю «Буммаша» или «Металлурга» могла битву начать.
